Я села за стол, зажгла лампу. Если и возможно в кабинете что-то отыскать, то, несомненно, это здесь. Я откинулась на спинку кресла. На доске с мятными записками, висевшей над столом, на уровне глаз были прикноплены фотографии. Я увидела фото Лили на игровой площадке — руки вскинуты над головой; кадр запечатлел девочку в момент безудержного восторга перед тем, как ей съехать с горки. Рядом висела моя фотография, где я выглядела моложе и серьезнее, и на руках у меня был ребенок, наш единственный ребенок; а вот Пол и подросшая Лили, сидят друг напротив друга в какой-то американской едальне, лица сняты в профиль, рты у обоих разинуты, зубы вгрызаются в два гигантских гамбургера. Это год назад во время бесплатного путешествия, когда Анна по заданию газеты летала в Монтану и Пол встретился там с ними по дороге из Лос-Анджелеса, и втроем они провели неделю в Скалистых горах. На последней фотографии все трое сидели на капоте автомобиля, улыбаясь во весь рот и глядя в объектив фотоаппарата, щелкнувшего их замедленным кадром на фоне пустыни, — счастливое семейство на отдыхе любуется видами, наращивает дорожные мили, ночует в мотелях, где они втроем спят в одной постели, уютно прижавшись друг к другу, как лепестки в цветочном бутоне. Чем не счастливая семья? Ах, отсутствие секса, так как мужчина — голубой? Но почему бы и нет? Разве рука, качающая детскую колыбель, непременно должна быть связана с пенисом, это дитя породившим? В качестве суррогатного отца Пол превосходит многих натуральных отцов. А сколько пар вообще и думать забыли о сексе!
И как подтверждение этой мысли в углу доски заметила выцветший снимок, засунутый за рамку: Эльсбет и Джордж в своем саду в Йоркшире в преддверии холодов. Лет им на этой фотографии никак не больше шестидесяти пяти, но костлявый из «Седьмой печати» уже поджидает их, притаившись за кустами. К этому времени Эльсбет уже полностью сроднилась с Джорджем и наслаждалась тем, что могла угадывать его мысли и заканчивать за него фразы. Они притерлись друг к другу так плотно, что даже капле воздуха не удалось бы просочиться между этими сросшимися телами. Возможно, некоторых бы это умилило, мне же это видится кошмаром. Но, думаю, я получила право и имею резоны не верить в счастливую семейную жизнь. Умер он год спустя. Как мне представляется, для него это был единственный способ оторваться от нее. Однако она все-таки свое взяла, еще через год сама последовав за ним. Продержись она еще чуть подольше — и дожила бы до внучки, хотя в то же время я подозревала, что отсутствие в поле зрения мужчины, которого определенно можно было бы назвать отцом ее внучки, так или иначе убило бы ее. Позже Анна стала считать, что именно с потерей обоих родителей она задумалась о ребенке. Возможно, так оно и было, хотя мне всегда казалось, что ключевую роль тут сыграл Кристофер вкупе с кознями дьявола.
Помню день, когда она мне призналась.
Было субботнее утро, и я на кухне варила первую свою чашку кофе. Исполнилось десять месяцев, как я перебралась в Амстердам. Я успела обзавестись верным каналом получения травки и надежным велосипедным замком. Стены моей квартиры украсились картинами, и мне начало казаться, что город открывает мне возможности не только новой работы, но и новой жизни. Что все-таки не означало что я была готова ко всему на свете. Поэтому, когда она мне впервые сказала об этом, я даже не сразу поняла ее. Наверно, слышим мы лишь то, что хотим услышать. И не слышим противоположного.
— Ты еще на проводе, Эстелла?
— Ага. На проводе. Когда ты это выяснила?
— Я сделала тест. — Она помолчала. — Да, по-моему, я и без него уже знала.
— Почему же ты мне ничего не сказала?
— Наверное, не знала, как это сделать.
От тона, которым это было произнесено, у меня пересохло во рту. Я, конечно, догадывалась, кто отец ребенка. Почему она и не знала, как мне это сказать. Должно быть, так.
— Что случилось? Что, Кристофер вспомнил, что оставил у тебя парочку кассет, и вернулся их забрать?
— Вовсе нет. Он улетает за границу. А это его прощальный подарок, вот и все.
Сколько уж было этих прощаний, подумала я, ю прикусила язык. К тому времени я уже так привыкла не любить этого человека, что даже не отдавала себе отчета в причинах своей нелюбви — из-за того ли я не люблю его, что он подонок, или из-за того, сколько горя принес Анне. Каждый раз, когда она порывала с ним, я ликовала. Последний разрыв произошел примерно за полгода до признания был и столь мучительным и драматичным, что я и впрямь начала верить, что теперь уж все кончено, и кончено бесповоротно.
— И что же ты собираешься делать? — наконец выговорила я, и наступившая пауза была такой долгой, что, помню, я успела всыпать ложечкой сахар в чашку и размешать его.
Еще я услышала, как она набрала в легкие воздух перед тем, как ответить.
— Я собираюсь оставить ребенка, Стелла. — Она запнулась. — И не из-за него. Я хочу ребенка.
Три слова. Всего три. Я хочу ребенка. Анне должно исполниться тридцать три года. Я знаю ее с девятнадцати лет, и за все эти годы ни разу не уловила ни намека на тиканье биологических часов. В тишине, воцарившейся на другом конце провода, я отчетливо услышала тогда это тиканье.
— А что он? Готов содержать две семьи, да? — Я знала, что проявляю жестокость, но уж слишком обидным мне показалось, что она скрывала это от меня так долго, и я хотела дать ей это понять.
— Не злись на меня, Стелла. И без того тошно. К Крису это не должно иметь никакого отношения.
Я немедленно пошла на попятный.
— Прости. Что же он говорит? Ты ему сказала?
— Нет. И не собираюсь. Все равно его здесь не будет. Получил корреспондентский пост в Вашингтоне. Он и пришел мне это сообщить. На следующей неделе они улетают.
Помню, что я мысленно воскликнула: «Слава тебе господи!» Значит, больше не будет его рожа вечерами маячить на наших телевизионных экранах. Вместо этого мы будем лишь со страхом подмечать отдельные черточки сходства с ним в его ребенке.
— Я хочу растить ребенка самостоятельно. Хотя, конечно, надеюсь, что и вы с Полом тоже в стороне не останетесь.
— Господи, Анна — все-таки проговорила я, потому что в подобных случаях выбора нет: надо говорить правду. — Я даже не уверена, что люблю детей...
— Потому что у тебя не было опыта. Этого ребенка ты полюбишь. Обещаю.
И она оказалась права. Ребенка я полюбила. Как и все мы. Однако впоследствии, думая об этом, я все-таки помнила свою обиду на то, что Анна так долго таила все от меня, и далее прелесть Лили не могла перечеркнуть для меня эту обиду. В конце концов, даже самая сильная любовь не мешает видеть недостатки и промахи любимого существа, и, кажется, примерно тогда я уяснила для себя, что Анна, всегда обладавшая явным талантом вранья в необходимых житейских размерах — касалось ли то экзаменационных работ, сроков, устанавливаемых нанимателями, или же интимных отношений с любовниками, — могла также скупиться на откровенность и со мной, своей лучшей подругой.
