– Я иногда думаю об этом ребенке… – призналась я ей как-то ночью, когда она сидела возле моей кровати, обмахивая меня веером, чтобы разогнать страшный зной, липший к моей коже горячим сырым одеялом.
– Думаете что?
– А вдруг моя тошнота – это наказание? Зловещий знак. Может быть, этот ребенок и впрямь от дьявола.
Она расхохоталась:
– Если так, то неужели вы и с ним успели наблудить в ту ночь?
– Нет, Эрила, я серьезно. Ты…
– Послушайте! Знаете, какая худшая беда могла бы с вами случиться? Ваша жизнь могла бы протекать тихо и мирно, так что вам не о чем было бы и вспомнить. Вы же притягиваете события, как собачий труп – мух. И, если только я не ошибаюсь, с вами так будет всегда. Это и беда ваша, и радость. А что касается ребенка от дьявола… Не смешите меня: если бы он захотел завести себе наследничка в этом городе, то нашел бы себе тысячу невест много достойнее вас.
На той же неделе пришла навестить меня Плаутилла. Должно быть, весть о моем положении дошла до всех.
– Ах, да ты только погляди на себя! Выглядишь ужасно. С лица совсем спала. Впрочем, тебе же всегда нравилось быть в центре внимания. – Но сестра обняла меня так крепко, что я почувствовала: она искренне беспокоится. Плаутилла снова была беременна и ела за двоих. – Бедняжка, – продолжала она. – Ну да ничего – скоро ты будешь попивать сладкие вина и лакомиться жареными голубями. А наш повар пришлет тебе рецепт очень вкусного сливового соуса.
Я почувствовала во рту омерзительную слюну и, помня о своей поразительной меткости в последнее время, задумалась, стошнит ли меня ей прямо на колени или только на башмаки.
– Как поживает Иллюмината? – спросила я, чтобы отвлечься от таких неуместных мыслей.
– О, ей отлично живется в деревне.
– Ты по ней не скучаешь?
– Я ездила к ней в августе. Но там ей гораздо лучше, чем было бы здесь, в городской пыли и духоте. Ты даже не представляешь, сколько детей сейчас гибнет от жары. Все улицы заполнены крошечными гробиками.
– Ты виделась с братьями?
– Ты не знаешь? Лука теперь начальник отряда.
– А что это значит? Она пожала плечами:
– Понятия не имею. Но у него под началом три дюжины «ангелов», и он даже лично встречался с Монахом.
– Я знала, что уж кто-нибудь из нашей семьи непременно пробьется к власти, – заметила я. – А Томмазо?
– Ах, Томмазо! А ты разве не слышала? Я покачала головой:
– Мне нездоровилось.
– Он болен.
– Не забеременел, надеюсь, – сказала я сладким голоском.
– Ах, Алессандра! – И Плаутилла залилась таким смехом, что у нее щеки запрыгали. Мне бы таких запасов жира на много недель хватило, подумала я. Нахохотавшись, она вздохнула. – На самом деле, говоря, что он болен, я имею в виду… – она понизила голос до шепота, – у него язвы.
– Ах, вот как?
– Именно так. Да ты бы видела его теперь! Он весь покрыт язвами. Бр-р! Он заперся дома и ни с кем не разговаривает.
Тут, могу поклясться, впервые за последние два месяца я почувствовала себя немного лучше.
– А где, любопытно, он их подхватил? Сестра опустила глаза:
– А ты не слышала сплетен?
– Нет, – ответила я.
– Про него?
– И что же про него говорят?
– Ой, мне даже стыдно пересказывать. Ну, скажу лишь, что тем, кого обвиняют в таком же грехе, после пыток отрезают носы и сдирают кожу со спины. Ты можешь поверить в подобное?
– Что ж, – вздохнула я, – наверное, грехи должны существовать, иначе Богу не за что было бы даровать людям прощение.
– Бедная наша матушка! – сказала Плаутилла. – Представь себе, какой позор для нее. Она проводит несколько месяцев в деревне, нянчится с отцом, выхаживает его, а потом возвращается домой и узнает, что ее родной сын… Что ж, можно лишь возблагодарить Бога за то, что хоть кто-то в нашей семье живет праведно.
– Верно. Возблагодарим Бога.
– А ты разве не рада, что идешь теперь правильным путем?
– Рада от всего сердца, – кротко ответила я. – А когда матушка вернулась?
В тот же день я отправила Эрилу к матери с просьбой навестить меня. Наша размолвка длилась уже долго, и какова бы ни была истина – знала она правду о моем муже или нет, – теперь я нуждалась в ее здравомыслии. А о том, что она может принести мне какие-то вести о художнике, клянусь, я подумала лишь позже.
Я постаралась подготовиться к ее визиту. Эрила одела меня. Я велела ей поставить два стула в скульптурной галерее. Ветерок обдувал это просторное помещение, и я подумала, что она должна оценить прохладную красоту камня посреди знойного пекла. Мне вспомнился день, когда мы с ней сидели у меня в спальне и говорили о моем замужестве. Тогда тоже стояла жара, хоть и не такая страшная.
Эрила провела ее в галерею, и, встретившись, мы долго глядели друг на друга. Она постарела за те месяцы, что мы не виделись. Ее некогда безупречно прямая спина начала чуть заметно горбиться, и хотя мать по-прежнему оставалась красивой женщиной, мне показалось, что в глазах у нее немного потускнел прежний огонек.
– На каком ты месяце? – спросила мать, и я поняла, что мой вид потряс ее.
– Последние месячные были у меня в начале июля.
– Одиннадцать недель. О! Ты пробовала мандрагору с семенами?
– Э… нет. Это, пожалуй, единственное, чего я не пробовала.
– Отправь за ней Эрилу. Я сама приготовлю тебе напиток. Почему ты не посылала за мной раньше?
Но у меня не было сейчас сил пускаться в этот разговор.
– Я… я не хотела тревожить вас… Она оказалась смелее меня:
– Нет. Это не причина. Ты так яростно нападала на меня. Если помнишь, я не заставляла тебя выходить за него.
Я нахмурилась.
– Нет, об этом нужно поговорить. Если мы будем молчать, что нас ждет дальше? Скажи мне… Если бы я тогда знала – а я не знала! – но пускай даже я знала бы… Это бы тебя остановило? Ты же так рвалась на свободу.
Я не задумывалась об этом раньше. Действительно, как бы я поступила, если бы все знала заранее?
– Не знаю, – ответила я. – А вы вправду не знали?
– Дитя мое, конечно, я не…
– Но вы же видели его раньше, при дворе. И вы так странно повели себя, когда я об этом упомянула. Я…
– Алессандра, – жестко оборвала она меня. – Не все обстоит на деле так, как представляется на словах. Я была тогда совсем молода. И, несмотря на всю свою ученость, я была очень невежественна. Во многих отношениях и касательно многих вещей.
