– Хотел бы я с ней поговорить… – проворчал следователь.
– Все, что вы собирались ей сказать, уже сказал я, господин Полищук. Она все поняла. Она прекрасный эксперт, но, как все дамы, в сложной ситуации – глупая девочка. Так вот – я могу дать вам адрес женщины, которая принесла эту картину. Она и другие предметы старины нам приносила. Зовут ее Анна Приеде, живет в Кулдиге. Если вы узнаете, как к ней попала копия, то, может быть, что-то узнаете про оригинал.
– Странная история получается. Судя по всему, эта копия с каменным… ну, дураком, в Латвии уже очень давно. А убийца ждал, пока привезут оригинал из Канады. Если дело в шифре – получается, он следил за канадской картиной? – спросил Полищук. – Но откуда он узнал про ее существование? Вы что-либо понимаете?
– Госпожа Лаврентьева нашла в Интернете… простите, слово забыл. Такое место, где каждый может рассказывать о себе всякую ахинею. Там покойный Виркавс поместил фотоснимки своей галереи. Отозвался канадец Ральф Батлер… Но вы, господин Полищук, уже знаете про обмен картинами?
– Знаю.
– Этот Батлер – латыш. Вот чего вы, возможно, не знаете. Он переписывался с Виркавсом по-латышски. Мне кажется, что оригинал был вывезен из Латвии лет шестьдесят пять назад. Видимо, убийце от кого-то было известно о его существовании, но не знал про копию. А копия тоже явно имеет сложную историю. Давайте пойдем в нашу бухгалтерию, посмотрим документы, и вы запишете точный адрес Анны Приеде.
– Господин Хинценберг, вы уводите разговор от Антонины Лаврентьевой.
– Я знаю, что делаю. Вам лучше дружить с госпожой Лаврентьевой. В этом деле вам потребуется искусствовед, а она – хороший эксперт. Я ее рекомендую.
Тоня, сидя на антресолях, не видела, что Хинценберг приложил палец к губам.
– Хорошо, идем в бухгалтерию, – сразу согласился Полищук. И несколько секунд спустя Тоня перестала слышать их голоса.
В бухгалтерии ждал сюрприз. Ирена не признала в скромно одетом мужчине сотрудника полиции и сразу заговорила о делах.
– Господин Хинценберг, серебряные бокалы ушли, те, пять штук с монограммами, – доложила она. – Я думала, они так навсегда у нас и останутся.
– Кто взял? Туристы? – спросил антиквар.
– Туристы, два старичка. Они не первый раз уже приходят. То-то старушка обрадуется. Сейчас же ей позвоню, чтобы приехала за деньгами. Ей ведь внук телефон подарил, она показывала и номер дала – как раз перед тем, как в больницу попала. Сейчас найду… сейчас… Ну вот! Анна Приеде, квитанция номер… нет… телефон – два девять шестьсот тринадцать…
– Та самая Анна Приеде, – сказал Хинценберг. – Записывайте. А впридачу я дам вам телефон Александра, который был у Виркавса вместе с госпожой Лаврентьевой. Фамилию, правда, не знаю. А телефон у меня записан в памяти этой адской машинки. Александр иногда, если не может найти госпожу Лаврентьеву, звонит мне. Только, пожалуйста, сами его найдите, я не такой умный…
И Хинценберг протянул Полищуку свой мобильник.
– На букву «А»? – спросил тот.
– На букву «С». Знаете – есть такое хорошее русское слово «стрекозел»?
– Знаю.
– Очень хороший мальчик, но стрекозел. В нем нет основательности. Я бы не отдал за него свою внучку – вы понимаете, что я имею в виду.
– И опять вы ловко выгораживаете эту госпожу Лаврентьеву, – заметил Полищук. – В чем тут ваша выгода?
Ирена уставилась на следователя круглыми глазами.
– На прямой вопрос вы получите прямой ответ, господин Полищук, – сказал Хинценберг. – Во-первых, я рад, что вы не подозреваете меня в старческой сентиментальности. Во-вторых, госпожа Лаврентьева – моя ученица и очень полезна «Вольдемару». Я не хочу, чтобы она из-за этой истории впала в депрессию и утратила работоспособность. В-третьих, я хочу, чтобы вы, господин Полищук, работали с ней в одной связке – так, кажется, говорится по-русски?
– Да, так, – подтвердил изумленный следователь. – Но вы что – на работу меня нанимаете?!
– Нет – это тот самый редкий случай, когда мои интересы совпадают с интересами государства. Соглашайтесь, господин Полищук. Узнаете много нового и неожиданного.
Глава пятая
Курляндия, 1658 год
Человек предполагает, а Бог располагает.
Эту великую истину Кнаге уразумел на собственной шкуре.
Арендатор барона провез его на телеге, как и было обещано, полторы немецких мили, а потом Кнаге повесил на плечо два связанных вместе мешка, взял третий в руку, пристроил мольберт на плечо и пошел, и пошел…
Арендатор объяснил ему, что нужно двигаться через городишко Хазенпот, совсем жалкий и захиревший городишко, в котором есть то ли три, то ли уже только две корчмы, а оттуда до Либавы – восемь миль, если люди не врут. И что такое восемь миль для длинноногого парня? Ночевать можно и в стогу – еще не все хозяева убрали их и свезли сено в сараи, а кое-кто потащит его с дальних покосов, когда выпадет снег и можно будет без особых забот отправиться за грузом на широких санях.
У городишки была примета – старый замок над рекой, построенный в правильном месте – на холме. Замок же лет сто как был заброшен, и местные жители понемногу таскали оттуда камни – для строящейся церкви и для собственных жилищ. Когда-то Хазенпот был ганзейским городом, в нем жили богатые купцы, совершались сделки. А ныне он кое-как влачил существование и не приказал долго жить лишь потому, что стоял на дороге, соединяющей Гольдинген, любимый городок герцога Якоба, с портом Либавой.
Кнаге знал эти маленькие городишки со своей аристократией, своими интригами, своими тонкостями в отношениях между бюргерами и окрестным дворянством. Они были на одно лицо – даже двухэтажных зданий строилось мало; в том же Гольдингене были главным образом одноэтажные; если здание возвышалось над прочими, то это скорее всего был склад богатого купца; перелетным птицам городишки представлялись, надо полагать, красноватыми пятнами, потому что большинство жилых зданий было крыто черепицей местной работы. И улицы там были узки, и рыночные площади – невелики; впрочем, Кнаге других городов и не знал, широкая улица показалась бы ему нелепостью.
Живописец вошел в Хазенпот и первым делом отыскал корчму. Корчмарь, как и положено при его ремесле, оказался словоохотлив. Он узнал о ремесле нового постояльца и предложил намалевать вывеску. Кнаге думал, что корчмарь захочет изобразить предметы, привлекающие внимание любителей хорошей кухни: свиной окорок, жареную курицу, бутылки с вином, пивные кружки. Но тот оказался личностью возвышенной и заказал голубого с золотом грифона. Кнаге хмыкнул и сказал, что грифон – дорогое удовольствие, за него нельзя брать столько же, сколько за какую-то пошлую свинину или курятину. Корчмарь отвечал, что никто в Европе уже не делает вывесок с провиантом, а над входом в солидные заведения висят целые картины маслом, изображающие красных львов, золотых оленей, белых драконов и прочий геральдический зверинец. Кнаге, к стыду своему, промышляя два года по баронским усадьбам, как-то эту новую моду проворонил.
