Полищук встал, взялся за лопату и расширил яму рядом с цилиндром. Тадек хотел спрыгнуть туда, но следователь отодвинул поляка и сам полез извлекать добычу.
Он осторожно подкопал руками и вытащил два тускло-черных цилиндра, оба – сантиметров восемьдесят в длину, а толщиной – сантиметров пятнадцать.
– Что с этим надо делать? – спросил он Хинценберга.
– Не знаю, я впервые в жизни откопал клад… Стойте! Не вздумайте открывать! – воскликнул антиквар. – Это должны сделать специалисты!
– Где у нас специалисты?
– Где? В Художественном музее! У них есть реставраторы…
– Так что, везем в Художественный музей? – Полищук был удивительно спокоен. – Очень хорошо. Но сперва – в кулдигское полицейское управления, составим акт изъятия по всем правилам, подпишемся…
– Какого изъятия, откуда изъятия? – удивился антиквар.
– Из земли изъятия. Звоните в свой музей…
– Ах, Боженька, телефон в мобильнике… я забыл, как его искать… Тонечка, деточка, позвони им и дай мне трубку!
– Больше там ничего нет? – спросил по-английски Тадек. – Или еще поискать?
– Попробуйте, – лаконично ответил по-английски Полищук.
Тадек углубил яму еще на полметра, но ничего не нашел.
– Идем к машине! – требовал антиквар. – Сергей, берите футляр, осторожно, осторожно… Тадеуш, берите второй футляр… Только, ради бога, не споткнитесь… Их надо во что-то завернуть! Ах, Боженька. Во что?
– У меня в багажнике есть полиэтилен, – сказал, услышав от Тони перевод этих причитаний, Тадек.
– Деточка, беги, вытащи этот полиэтилен!
Тоня побежала.
Пепельно-серый джип, сверкающий на солнце миллионами искр, как положено при цвете «металлик», стоял багажником к лесу. Тоня стала поднимать дверцу багажника – и вдруг у нее перехватило дыхание. Она не сразу поняла, что ее схватил сзади, немного пережав горло, крупный и сильный мужчина.
Затем он потащил Тоню вперед, чуть ли не по воздуху пронес шага три и заговорил.
– Стоять, не двигаться! Если кто-то шевельнется – стреляю! В девчонку! Пусть старик возьмет эти коробки и положит в машину. Остальным – не двигаться!
Тоня не то чтобы не испугалась – она скорее удивилась: как, и это – все, и жизни больше не будет?
– Эйнар, ты делаешь большую глупость, – заговорил Полищук. – Ты думаешь, что увезешь клад – и окажешься с ним на другой планете?
– Заткни рот, – приказал Сиполиньш. – И ни шагу! А ты, старый черт, заноси в машину эти коробки.
– Эйнар, не дури. Брось пистолет. За тобой и так много чего числится, а ты еще додумался захватить заложницу, – голос Полищука был спокоен, как будто он, взрослый человек, беседовал с буйным и надоедливым ребенком.
– Будешь много говорить – выстрелю. Ну?!
– Ах, Боженька… – забормотал Хинценберг, – сейчас, сейчас, только пусть он ее отпустит… Сейчас, сейчас я их возьму…
Он сгреб в охапку оба грязных черных цилиндра и, спотыкаясь, потащил их к джипу.
– Эйнар, ты делаешь глупость.
– Заткни рот. А ты – нажми на брелок, чтобы двери открылсь.
Полищук кое-как перевел на английский это распоряжение.
Тадек достал брелок – машина поздоровалась с хозяином двойным писком.
– Эйнар, отпусти девушку, они тебе ничего плохого не сделала, – уговаривал Полищук. – Что ты ее в мужские разборки впутываешь?
– Стоять, говорю! Стоять!
Здоровенный мускулистый дядька был неуправляем. Близость богатства совсем помутила ему мозги.
Тоня чуть шевельнулась, Эйнар встряхнул ее.
И тут джип громко загудел.
Не ожидавший резкого пронзительного звука, Эйнар повернулся и увидел, что антиквар жмет на кнопку посреди руля.
– Идиот! – крикнул ему Эйнар и, возможно, даже хотел пристрелить Хинценберга, но тут Полищук, внезапно оказавшийся рядом, с такой силой вывернул ему руку, что Эйнар взревел.
Выстрел все же был – пуля ушла в небеса.
– Сука, – сказал Полищук, дернул за руку, и Эйнар рухнул на колени. – Ишь, и ствол раздобыл! И с утра тут околачивался! Тоня, не бойся! Скажи Тадеушу – пусть поищет, чем этого бандюгана-самоучку связать.
– Ох, – пробормотала Тоня, держась за горло. – Ох…
Хинценберг, оставив руль в покое, поспешил к ней.
– Деточка, деточка… Идем, садись… все кончилось… не бойся…
– Я… не… боюсь…
Тоня смотрела на Полищука, но он не замечал этого взгляда – он был занят Эйнаром. Уложив его на землю, следователь для надежности уперся коленом ему в спину и не обращал внимания на ругань с угрозами.
Тадек от растерянности не мог найти ничего подходящего, и тогда Полищук велел ему откопать в дорожной сумке хотя бы грязную футболку. Тадек, очень смущаясь, вытащил футболку, под руководством Полищука разорвал ее, а потом помог связать Эйнару за спиной руки.
– Господин Хинценберг! – позвал следователь. – Возьмите у меня на поясе мобильник, найдите там телефоны Думписа и Айвара, позвоните обоим. Пусть там договорятся, чтобы хоть кто-то приехал и забрал этого сукина сына. То-то Гунча обрадуется!
– Сейчас, Сергей, сейчас позвоню.
Ждать пришлось минут двадцать, и все это время Полищук сидел на своей добыче, время от времени читая нравоучения:
– … а вот нечего было за чужим добром гоняться! А вот нечего было всяких мелких жуликов слушаться!..
Полицейская машина пришла из Кулдиги. На Эйнара надели наручники и, невзирая на легкое сопротивление, погрузили в нее.
– Скажите Айвару – я сейчас приеду, а потом – в Ригу, – попросил Полищук. – Нужно одно дело довести до конца.
– Будет сделано, – отрапортовал молодой полицейский.
Эйнара увезли, и можно было заняться сокровищами фон Нейланда, которые лежали у переднего левого колеса джипа. Тут на антиквара опять напал страх.
– Осторожно, ради бога, осторожно, – причитал Хинценберг, когда черные цилиндры, замотанные в полиэтилен, грузили в польский джип. – Я вас умоляю! Деточка, сядь рядом с ними и придерживай их! Там может быть что угодно! Ну, едем! Куда вы так гоните? На собственные похороны? Едем по тукумской дороге! Она безопасная! Если ехать через Салдус – дорога идет мимо карстового провала, мы обязательно свалимся в озеро!
Составив в Кулдиге «акт изъятия», цилиндры повезли в Ригу со скоростью не более шестидесяти километров – стоило прибавить газу, как Хинценберг хватался за сердце.
У служебного входа Художественного музея, со стороны парка, ценный груз уже ждали и внесли в служебные помещения так, как впервые в жизни носят своего новорожденного младенца, с волнением и трепетом.
