Мы смотрим друг другу в глаза. Я не вижу гнева в его взгляде, в нем что-то еще. Прежде чем я успеваю сообразить что, я в его объятиях, его губы касаются моих. Они теплые и сочные, и я охотно отвечаю ему поцелуем, грудью прижимаясь к нему. Поцелуй заканчивается, но я не двигаюсь. Наконец я спохватываюсь, вспоминаю о женской скромности и отстраняюсь от него.
— Мои извинения, — говорит он.
Как потерявшийся ребенок, тупо смотрю в землю. Он, слава Богу, нежно берет меня под руку и помогает подниматься на холм.
— До кафе далеко?
— Нет, не далеко. Давайте найдем его, пока нас не прикончили.
Когда мы поднимаемся на холм, собор Сакре-Кёр остается справа от нас. Строительство его еще не закончилось, он стоит весь в лесах как в паутине, но даже это не мешает разглядеть его величественность. На пути нам никто не встречается, и мы молча продолжаем идти по лабиринту проходов между стенами вокруг темных садов.
— Жюль, мы не заблудились?
Он недовольно ворчит, из чего мне становится ясно, что мы и вправду заблудились. Уже даже нет уличных фонарей, и дома становятся все менее опрятными. И вдруг я слышу музыку.
— Откуда эта музыка?
— Это не музыка. Это крылья ветряной мельницы — к: сожалению, последней. Столетиями ветряные мельницы мололи муку для парижских пекарей. То, что вы слышите, — плач последней из них, потому что они больше не нужны.
— Как жаль.
— Во мне говорит циник.
— Ну вот…
Он не слушает меня, и некоторое время мы стоим и смотрим на высокое темное строение рядом с вершиной какой-то лестницы, странный и жутковатый кенотафий на фоне освещенного лунным светом горизонта. Древний гигант, наполненный воспоминаниями. Радостная, одухотворенная музыка изнутри, когда мы подходим ближе.
— «Мулен де ля Галетт», — уныло говорит Жюль. — Зайдем и узнаем, как нам идти дальше.
Яркие фонари указывают дорогу к ветряной мельнице, сменившей профессию. Пока Жюль спрашивает дорогу у билетера, сворачиваю в коридор, чтобы взглянуть на танцевальный зал. Пожилая женщина принимает верхнюю одежду в гардеробе. Я даю ей пятьдесят су: «Только взглянуть», — и она машет рукой, чтобы я проходила.
Как и в «Мулен Руж», танцевальный зал в «Галетт» очень большой; оркестр состоит только из труб и тромбонов и располагается на возвышенной сцене в дальнем конце зала. Одни музыканты сидят на табуретах, другие стоят, а некоторые примостились на краю сцены. Музыка звучит громко, одежда танцоров яркая и разноцветная. Площадка в центре забита молодыми мужчинами и женщинами, которые топают, кружатся, смеются. На лицах мужчин довольные улыбки, и неудивительно: женщины показывают ноги иногда даже выше колен.
В отличие отдам, посещающих кафе на бульварах у подножия холма, куда они приезжают в экипажах, в высоких шляпах и пышных шелковых платьях, здесь женщины с непокрытой головой и их одежда проста: в основном белые блузки и черные юбки. Бант, приколотый в том или ином месте, придает разнообразие их простому костюму. Что касается мужчин, то здесь нет ни цилиндров, ни фраков. Лица их пылают от танцевального темпа, шляпы щегольски сдвинуты набекрень, брюки плотно обтягивают колени.
Я узнаю молодых людей в зале, потому что когда-то была одной из них: продавщицы, посыльные и заводские рабочие. Они работают шесть долгих дней с рассвета до заката, и выходной — единственный день, когда они могут отдохнуть и повеселиться. Таких людей я знала в Питсбурге, работала с ними бок о бок.
«Мулен Руж» и кабаре Монмартра для среднего и высшего класса. «Галетт» — место для рабочих, таких как те, с кем я выросла и о ком сохранила приятные воспоминания.
Группа продавщиц в вихре танца проносится мимо, одна из них хватает меня за руку, и я вдруг оказываюсь на танцевальной площадке. Сначала мне немного неловко, потому что не знаю толком, что нужно делать, я начинаю подражать девушкам и быстро сама подбрасываю пятки и смеюсь.
Замечательно! Я чувствую себя свободной, свободной от всех тревог и забот. И я не могу перестать смеяться. Я просто молодая женщина, которая веселится. Меня кто-то хватает за руку, и так же быстро, как я влетела на танцевальную площадку, вылетаю с нее… снова в объятия Жюля. Он тесно прижимает меня к себе, и мы просто смотрим в глаза друг другу.
Я хочу, чтобы он поцеловал меня, и вижу по его глазам, что он хочет того же. Но вместо этого он нежно убирает прядь волос с моей щеки.
— Пора идти.
Со вздохом я отворачиваюсь от своего прошлого и иду за ним в подпольное кафе, в котором всем заправляет матерый преступник и которое носит название смертоносного инструмента.
На противоположной от «Галетт» стороне улицы околачиваются какие-то люди. Наша одежда привлекает тяжелые мрачные взгляды. Жюль со знанием дела перемещает меня слева от себя, чтобы его правая рука была свободна, если понадобится размахнуться тростью.
— Здесь находился один из последних оплотов защитников Коммуны, — объясняет мне Жюль. Он показывает на окрестности. — Даже полиция без особой охоты появляется здесь. Время от времени они ловят политических преступников, и, как правило, для этого привлекаются значительные силы. Справа от нас — не смотрите туда — из окна третьего этажа дома напротив мельницы выглядывает человек.
— Почему не смотреть?
— Чтобы он не подумал, что мы шпионим за ним.
До сих пор остались разрушения, причиненные зданию во время сражений между правительственными войсками и коммунарами почти два десятилетия назад. Вся левая стена рухнула, превратившись в груду камней; задняя стена, обращенная в сторону крутого обрыва на склоне холма, также разбита. Две других стены стоят, но выбоины на них свидетельствуют, что здесь велся интенсивный огонь из стрелкового оружия.
Свет от газового фонаря, неяркий и неприветливый, мерцает на вершине каменной лестницы, ведущей в расположенное в подвале кафе. На столбе в конце лестницы приделана грубо намалеванная вывеска. На ней никакого названия, только изображение окровавленного ножа.
Я рада, что Жюль со мной. Глупо было думать, что я могла бы прийти сюда одна.
Двое мужчин сидят на верхних ступенях и играют в кости. Рядом с каждым из них стоит бутылка вина, у одного в зубах сигарета. Они сторонятся, чтобы пропустить нас, но с явным недовольством. Еще один угрюмого вида тип сидит на табуретке на нижних ступенях рядом с дверью и тоже курит. Он ничего не говорит, когда Жюль открывает дверь и пропускает меня вперед, но взгляд у него презрительный.
Внутри кафе такая же неприветливая атмосфера, как и снаружи. В воздухе висит серый табачный дым и витает знакомый мне запах дешевого пива. От моего отчима так пахло весьма часто. В кафе с дюжину столов, и, в общем, достаточно людей. Здесь нет посетителей ни университетского вида, ни из рабочего класса, как в «Галетт». На мой взгляд, все они — обычные преступники, и, может быть, среди них найдется один или два пьяницы-поэта.
