— Это не так. Я революционерка, но мое оружие не пушки, а личный пример. Я тружусь не покладая рук, чтобы добиться положения, которое прежде не занимала ни одна женщина. Другие женщины получили работу в газетах благодаря моим успехам, тысячи по моему примеру нашли применение своим способностям в иных сферах, миллионы женщин теперь знают, что можно быть кем-то еще, а не рабыней в своем собственном доме. Это только начало, но революции начинают делать единицы.
— Вы способны на большее. Вы можете обратить свое перо в меч. Мир меняется — и здесь, и в вашей стране. Революция уже началась. И вашей стране не избежать ее. Миллионы американских граждан выполняют рабский труд в шахтах и на заводах за нищенскую плату, а горстка толстых свиней только еще больше жиреет на их поте.
— Прогресс идет медленными темпами, — продолжаю я защищаться, — но придет день, когда женщины будут иметь право голоса и право на образование, когда мужчинам и женщинам, получившим травму на производстве или лишившимся работы, не будет грозить голод. Если я отказываюсь от насилия, это не значит, что я не обратила перо в меч. Хоть и медленно, перемены происходят. Насилие не приводит к быстрым переменам, оно замедляет их.
Она пожимает плечами.
— Я усвоила горький урок, когда была подавлена Коммуна. Моих товарищей расстреливали тысячами. Кровь лилась по улицам, убитых хоронили в братских могилах. Мы не поступали так с оппозицией. Мы сражались, когда на нас нападали, но никогда не устраивали бойню. «Пропаганда действиями» — вот моя нынешняя доктрина. Убивать руководителей, удерживающих пролетариат в рабстве, справедливо и необходимо.
— Человек, которого я ищу, нападает не на руководителей, он убивает простых женщин.
— Вот поэтому я и встречаюсь с вами. Я не только анархистка, но и борец за права женщин. Я не одобряю преступления, о которых вы рассказали. Когда мы сражались с версальскими войсками, женщины Монмартра, как и мужчины, взялись за оружие. Проститутки встали на защиту Коммуны бок о бок со швеями и школьными учителями. Когда кто-то отказывался принимать их в свои ряды, я говорила, что они такие же жертвы эксплуатации, как и бедные, и настаивала на том, чтобы их не отвергали. Когда мы, женщины, своими телами закрывали пушки, не давая солдатам стрелять по приказу офицеров, среди нас были и проститутки.
— Значит, вы согласны помочь мне поймать безумца?
— Я мало чем могу помочь по многим причинам. Люди ошибаются, полагая, что анархисты — члены сплоченной организации. Это не так. Анархизм — это общественно-политическое течение, в котором участвуют миллионы людей. Существуют сотни, если не тысячи, различных анархистских организаций. Я имею не большее представление о каком-нибудь соратнике-анархисте, бросающем бомбу под карету члена кабинета министра, чем о том, что у вас сегодня на завтрак. И у меня есть другая, более важная проблема. Я должна вернуться в Англию и продолжить борьбу оттуда. Буржуазные свиньи, управляющие моей прекрасной Францией, решили упрятать меня в сумасшедший дом, если поймают.
Я начинаю что-то говорить, но она поднимает вверх указательный палец, как учительница, которой она и была раньше.
— До меня доходят слухи.
— Какие слухи?
— Разные. Правдивые, ложные, преувеличенные. Говорят, что тот, кого вы разыскиваете, — русский.
— Русский, да, возможно. Мы называли его «немецкий доктор», но в Америке многих иностранцев называют «немцами» только потому, что иммигрантов из Центральной и Восточной Европы очень много. Что…
— Это все, что я могу сказать вам. Хоть режьте меня, все равно ничего не скажу. Ищите ответы на свои вопросы в другом месте. Здесь. — Она дает мне листок бумаги, на котором написано: «С. И. Чернов, улица Антуана-Жозефа, 292».
— Кто это?
— Буржуазная свинья, русский, агент царской охранки. За революционерами, которых они не казнят или не сажают в тюрьму, ведется тайный полицейский надзор.
— Что он мне может сказать?
— Если интересующий вас человек — русский, и он в Париже, этот человек будет знать.
— Луиза, я…
— Не благодарите меня. Я лучше дам на отсечение руки и ноги, чем буду доносчицей. Я делаю это не для вас или нанявших вас эксплуататоров. Вы видите этот шарф? — Она распахивает монашеский балахон и показывает черные одежды и красный шарф. — Он цвета крови и проституток Монмартра. Они смело сражались на баррикадах на площади Бланш и умирали. Ни одна из них не была убита выстрелом в спину.
В гневе она кажется еще более решительной и непреклонной.
— Жиль де Рэ. Вот с кем вы имеете дело. А сейчас уходите, пока я не передумала.
Когда я встаю, она произносит:
— Мадемуазель Блай, если этот человек такой, как вы говорите, то у него нет ни сердца, ни совести, и он убьет вас. Но если он анархист, то люди, сидевшие вчера за моим столом, убьют вас, прежде чем вы остановите его. Для них вы — буржуазная свинья, а он — их товарищ.
Я киваю и ухожу. Не знаю, пыталась ли она предупредить меня или до смерти напугать, в обоих случаях ей это удалось. К сожалению, я не запомнила путь, по которому священник вел меня сюда. По логике, если я буду все время спускаться по этим холодным каменным ступеням, они выведут меня на улицу.
Не могу понять, почему она отправила меня обратно одну. Ведь она догадывается, что я не знаю дороги. Мне ясно, что в ней происходит конфликт между чувством негодования, что безумец убивает женщин, и преданностью делу анархизма, но она вместе с тем прямо выразила, что не одобряет меня и мое стремление помочь обществу. И что она имела в виду, сказав: «Пока я не передумала»?
Еще никогда мне так не хотелось скорее уйти из церкви. Кажется, за все время, что здесь находилась, я не сделала ни одного вздоха. Но доведись мне пройти снова через такое испытание, я не стала бы избегать его, потому что теперь я знаю имя убийцы — Жиль де Рэ.
46
Я захожу на телеграф, чтобы узнать телефон кафе «Прокоп», где через пару часов должна встретиться с Жюлем Поскольку выясняется, что телефона там нет, я посылаю телеграмму на адрес кафе, в которой сообщаю информацию о Чернове и своем намерении отправиться к нему.
Так как мы договорились пойти в Институт Пастера, я звоню туда и спрашиваю, как связаться с ассистентом Пастера, мсье Ротом. Мне говорят, что в здании, где его лаборатория, нет телефона. Тогда я прошу записать ту же информацию, что я сообщила в телеграмме, и через Рота передать ее Жюлю.
Дом С. И. Чернова находится на небольшой улице, больше похожей на переулок. Дом двухэтажный, деревянный, скромный, требующий ремонта, но не обветшалый. Дверь открывает пожилой мужчина, на вид ему немного за шестьдесят, коренастый, плотный и лысый.
— Добрый день, мадемуазель. — Он смотрит на меня вопрошающим взглядом.
Тут только я соображаю, что не придумала, что буду говорить, и стою, словно проглотила язык, подыскивая какую-нибудь ложь, которая обычно быстро приходит мне на ум.
