Он сделал знак, музыканты заиграли, а несколько стройных греческих мальчиков стали танцевать.
— Не надо его раззадоривать, — предупредил Гортал, так же, как и мой отец, исполняющий должность цензора. — Когда он хочет щегольнуть своим богатством, он приказывает подать золотые тарелки и кубки, еще более массивные, чем эти.
— Так вот, значит, куда девалась огромная золотая статуя Митридата, которую ты захватил, Луций, — усмехнулся Целер.
— Все эти излишества просто нелепы! — возмутился Катон. — Были времена, когда во всем Риме имелся один приличный сервиз, и члены сената передавали его друг другу, и то, когда им требовалось принять чужеземных посланников.
Слушая Катона, можно было подумать, что он не знает ничего выше, чем участь бедного маленького государства. Однако на земле их существует превеликое множество, и я не замечал, чтобы Катона туда особенно тянуло.
— А я полагаю, перелить золотую статую на столовую посуду — это вполне в римском духе, — заявил Лукулл. — Вожди некоторых диких племен пьют вино из черепов своих врагов. Почему бы и нам не последовать их примеру и не есть с тарелок, отлитых из статуи врага Рима?
— Пустая софистика, — пробурчал Катон.
Разговор обратился к иным темам; Катон был слишком удобной мишенью для насмешек.
Через какое-то время в триклиний вошла стайка женщин, которые в изящных позах уселись вокруг стола. «Хорошо еще, они не стали ложиться на ложа рядом с нами, — подумал я, — иначе беднягу Катона непременно хватил бы апоплексический удар». Одна из женщин, примерно моего возраста, в платье персикового цвета, была на редкость хороша собой. Волосы у нее были белокурые, как у уроженки Германии, но тонкие благородные черты выдавали в ней римлянку, причем представительницу высшего класса. Милон, лежавший справа от меня, спросил шепотом:
— Кто эта белокурая богиня?
В голосе его не слышалось ни малейшего сарказма. Судя по его потрясенному взгляду, блондинка пронзила ему сердце. Слева от меня возлежал старый сенатор, который был в доме Лукулла завсегдатаем. Я спросил его о блондинке.
— Это благородная Фауста, — ответил он.
— Тебе не повезло, — сообщил я, повернувшись к Милону. — Это Фауста, дочь Суллы.
— Ну, и что с того? — пожал плечами Милон. — Представь меня ей, окажи милость.
Глаза его отсвечивали безумным блеском.
— Во-первых, мы с ней не знакомы, — отрезал я. — Во-вторых, она принадлежит к семейству Корнелиев, а даже боги не рискнут без разрешения заговорить с членами этой семьи.
Милон так крепко впился мне в плечо, что я чуть не вскрикнул. Пальцы у него были способны ломать кости. Чуть ослабив хватку, он нагнулся к моему уху:
— Представь меня, — процедил он. — Ты — Метелл, и даже представительница семейства Корнелиев не отвернется, если с ней заговорит тот, кто носит имя Цецилий Метелл.
— Хорошо, хорошо, представлю, — только и оставалось сказать мне.
К моему великому облегчению, железные пальцы Милона отпустили мое плечо. Я устремил на блондинку изучающий взгляд. Эта женщина оставалась загадкой для римлян, имя ее было окружено слухами, но на публике она появлялась редко. Она и ее брат, Фауст, были близнецами, что само по себе являлось достаточно зловещим обстоятельством, не говоря уже о том, что они были детьми богоподобного Суллы. Перед смертью тот доверил сына и дочь заботам своего друга Лукулла. Фауст присоединился к армии Помпея в Азии, где не раз отличился во время сражений. Фауста осталась в семье Лукулла и по каким-то причинам ни разу не вышла замуж. Столь необычные имена детям дал отец, в напоминание о той невероятной благосклонности, которую проявила к нему судьба. Впрочем, в конце жизни ему пришлось дорогой ценой заплатить за эту благосклонность. Неизлечимая болезнь обрекла его на долгую и мучительную агонию. В последний год своей жизни он наверняка горько сожалел о предшествующих пятидесяти девяти годах.
После того как трапеза закончилась, гости разбрелись по саду, восхищаясь бархатными лужайками, на которых впору было носиться нимфам, преследуемым сатирами. Если бы сатиры и нимфы водились в современном мире, Лукулл, вне всякого сомнения, приобрел бы сразу несколько штук.
В оранжерее мы отыскали Фаусту, которая срезала зимние розы. Она ловко орудовала садовыми ножницами, а девочка-рабыня, обмотав руку подолом платья, поднимала розы с земли. Приблизившись, я склонился в почтительном поклоне:
— Благородная Фауста, не имею чести быть знакомым с тобой. Меня зовут Деций Цецилий Метелл Младший, я недавно вернулся в Рим из Галлии, где служил долгое время.
Она равнодушно скользнула по мне взглядом и устремила взгляд на Милона:
— Рада знакомству. А твой друг, кто он?
Я ощутил легкий укол досады. Бесспорно, Милон обладал впечатляющим телосложением и был красив, как бог, но не мог соперничать со мной по части благородного происхождения.
— Позволь мне представить тебе Тита Анния Милона Папиана. Он… — чем ты сейчас занимаешься, Милон?
Не мог же я сказать ей, что мой друг Милон возглавляет банду уличных головорезов, хотя это было бы чистой правдой.
Милон осторожно взял своей ручищей руку красавицы:
— Я собираюсь править Римом так, как делал твой отец, госпожа.
Фауста лучезарно улыбнулась:
— Превосходно. Люди, лишенные больших амбиций, как правило, невыносимо скучны.
— Полагаю, мы с тобой состоим в родстве, — заметил я. — Твою мать звали Цецилия Метелла, не так ли?
— Давно ты в Риме, Тит Анний? — спросила она, не удостаивая меня ни малейшего внимания.
Разговор о наших родственных связях пришлось оставить. Впрочем, я бы все равно в них запутался. Дочерей в нашем семействе рождалось даже больше, чем сыновей.
— Около восьми лет, госпожа, — промямлил Милон.
После недавней надменной тирады им вдруг овладела такая робость, что он едва ворочал языком. Вот уж не думал, что когда-нибудь стану свидетелем подобного чуда.
— Ты сказал, тебя зовут Милон? Мне кажется, я слышала это имя. Не доводилось ли твоим сторонникам затевать уличные бои с людьми Клодия Пульхра?
— В последнее время ничего подобного не случалось, — буркнул красный как рак Милон.
— Все это так увлекательно. Ты должен рассказать мне об этом.
— Что ж, не буду мешать вашей беседе, — процедил я.
Никто из них даже не взглянул в мою сторону. Мне оставалось лишь незаметно удалиться, утешаясь тем, что я отлично выполнил миссию Эрота.
Охваченный приятным чувством сытости и не менее приятным предвкушением удачного дня, я решил нанести еще один визит, целью которого была отнюдь не только дружеская беседа. Я спустился к реке, потому как мне нужно было попасть на Палатин. Прежде всего я собирался заглянуть в храм Эскулапа.
