— Готов выполнить любую твою просьбу, — кивнул я. — Но ты сам понимаешь, от такого политического ничтожества, как я, толку пока мало.
Я никогда не обманывал себя, полагая, что услуги, которые оказывал мне Милон, — следствие его бескорыстия и душевного ко мне расположения. Нет, я отдавал себе отчет, что в один прекрасный день он потребует с меня платы. Но я полагал, день этот настанет после того, как я сумею добиться высокого положения.
— На этот раз ты пустишь в ход не свой политический вес, а свое знатное происхождение. Я хочу, чтобы ты помог мне жениться на Фаусте.
Мне следовало предвидеть нечто подобное.
— Ты слишком высоко метишь, друг мой, — изрек я.
Едва слова эти слетели у меня с языка, я понял, что сказал глупость. Человек, собравшийся править Римом, не мог метить ниже.
— Уверен, сама Фауста вовсе не считает, что нас разделяет пропасть, — заметил Милон. — Она, конечно, носит имя Корнелиев, но отец ее принадлежал к беднейшей ветви этого семейства. Сулла — нищий патриций, которому удалось пробраться на вершину власти. И Фауста прекрасно это понимает. А также и то, что времена патрициев остались в прошлом, и будущее Рима принадлежит таким людям, как я.
Это хвастливое заявление всецело соответствовало истине. По части проницательности с Милоном не мог сравниться даже Цицерон, теории которого определялись во многом отжившими взглядами и предрассудками.
— Буду счастлив сделать все, что от меня зависит, — заверил я. — Но какого именно содействия ты ожидаешь?
— Я не могу запросто наносить визиты Лукуллу, а вот ты вполне можешь себе позволить время от времени заглядывать к нему в дом. Фауста, насколько я могу судить, пользуется в доме полной свободой. Тебе не составит труда найти случай переговорить с ней. Заведи разговор обо мне и посмотри, как она будет реагировать.
— Милон, друг мой, если ты намерен жениться, тебе стоит обсудить свои планы с отцом или опекуном своей избранницы. Этот обычай еще никто не отменял. Насколько мне известно, согласно воле Суллы, Лукулл является полноправным опекуном его дочери.
Милон досадливо махнул рукой, словно отметая прочь старые традиции и обычаи:
— Как я уже сказал, все эти ваши аристократические условности отжили свой век. Я плевать на них хотел. И уверен, женщина, которая меня интересует, относится к ним так же.
— В таком случае, я с удовольствием попрошу для тебя ее руки.
Я покинул дом, провожаемый целым потоком пылких благодарностей. Прежде мне и в голову не приходило, что неизменно сдержанный Милон способен к столь бурному проявлению чувств. По всей видимости, увлечение прекрасной Фаустой начало сказываться на его характере. Человек, сохранявший невозмутимость перед лицом смертельной опасности, стал суетливым и многословным, как только речь зашла об обладании красивой женщиной.
В это время года темнеет рано, и Милон приказал слугам дать Гермесу факел. Путь домой я проделал, слегка одурманенный винными парами и чрезвычайно смущенный новой миссией, которую мне предстояло выполнить для своего друга. Его идея жениться на Фаусте вовсе не представлялась мне удачной, но я был многим обязан Милону и не мог отказать ему в ответной услуге. Интуиция подсказывала мне, что, пытаясь добиться дочери Суллы, Милон навлечет на себя кучу проблем и разочарований. Будущее доказало мою правоту. Но тогда я не мог его предостеречь, так как чувствовал, что он руководствуется исключительно велением сердца, а не разума.
По моему твердому убеждению, от некоторых семей лучше держаться подальше. Таковы, к примеру, семейства Клавдиев и Антониев. Семья Суллы тоже относится к их числу. Можно не сомневаться в том, что ближайшие потомки тирана придерживаются чересчур высокого мнения о собственных персонах.
Размышляя обо всем этом, я вновь попытался извлечь из памяти одну странную фразу, брошенную утром Юлией, и вновь мои попытки окончились неудачей. Я чувствовал, между тем, что сказала Юлия, и моими нынешними раздумьями существует какая-то связь, но никак не мог уловить, в чем именно она состоит. Голова у меня буквально шла кругом — отчасти под действием вина, частично — под впечатлением от всех событий, обрушившихся на меня, едва я вернулся из Галлии. Я и думать не гадал, что судьба готовит мне новый поворот, которого я никак не мог ожидать.
— Темно, как в бочке Плутона, — пробурчал Гермес, когда мы подошли к воротам моего дома.
— Ночью всегда темно, — резонно заметил я. — Таков закон природы. Светло бывает днем.
— Сегодня как-то уж особенно темно, — не унимался Гермес. — По-моему, обычно в Риме бывает светлее даже в безлунные ночи. В такую темень от факела мало толку.
В следующее мгновение Гермес издал жалобный вопль и полетел на землю. Факел погас. Руки мои бессознательно нащупали под складками туники цестус и кинжал.
— Что случилось, придурок? — спросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Я поскользнулся! Булыжники здесь ужасно скользкие!
Ругаясь себе под нос, Гермес поднялся на ноги.
— Наверное, кто-то вымыл здесь ночной горшок, — предположил я. — Долго ты собираешься стоять в потемках? Попробуй зажечь факел.
— Да нет, дерьмом не пахнет, — возразил Гермес. — Камни в чем-то липком.
Он поднял факел, повертел его над головой, и огонь вспыхнул вновь. В неровном свете факела я заметил темные пятна, покрывающие руки, ноги и тунику Гермеса.
— Вот негодник! Если ты испортил тунику, я прикажу тебя выпороть или…
— Это кровь! — взвизгнул Гермес, перебивая меня самым бесцеремонным образом.
Теперь оба мы заметили, что в нескольких шагах от нас на булыжной мостовой лежит что-то белое и бесформенное.
— Мертвец! — завопил Гермес так пронзительно, что у меня заложило уши.
— Эка невидаль, — усмехнулся я. — Тому, кто живет в Субуре, приходится привыкнуть к виду мертвецов. Хотя, конечно, было бы неплохо, если б бандиты делали свою работу подальше от моих дверей.
Мы приблизились к убитому, и Гермес осветил его факелом. Первое, что я сумел разглядеть, были красные кожаные сандалии, на щиколотках украшенные полумесяцами из слоновой кости. Руки мои сильнее сжали оружие.
— Ого! А покойник-то не из простых людей! Посмотрим, что за важная птица залетела в нашу глушь.
Я наклонился ниже, а Гермес опустил факел.
— Да это наш старый знакомый! — сообщил я. — Жаль, что не Клодий.
— Клянусь Поллуксом! — выдохнул мальчишка. — Это ведь тот самый патрицианский гаденыш, который пытался тебя отравить.
И в самом деле, на булыжной мостовой лежал юный Аппий Клавдий Нерон, с небольшой раной на горле и глубокой вмятиной между бровей.
8
Я оставил труп лежать на улице до утра. Убитый не был моим другом, и я не счел нужным поднимать шум только лишь для того, чтобы разбуженные соседи высыпали на улицу и поглазели на злополучного юнца. Обрекать себя на бессонную ночь у меня тоже не было ни малейшего желания. День выдался тяжелый, и я буквально валился с ног от усталости. Поэтому я ограничился тем, что высыпал на мертвеца пригоршню земли, и вошел в дом. Прежде чем отправиться спать, я приказал Гермесу замочить окровавленную тунику в ведре с водой. Будучи ограничен в средствах, я не мог позволить себе роскоши покупать рабу новую одежду.
