— Они принадлежат мне, — сообщил Милон. — Как, впрочем, и весь квартал.
— О, значит, речь идет не просто об удобстве, а о политической стратегии, — усмехнулся я.
— Я всегда смотрю вперед. Кстати, раз уж ты здесь, не хочешь ли опробовать на себе искусство моего массажиста? — Милон указал на низкую дверь. — После того как хорошенько разогреешься, он может тобой заняться.
— Меньше всего на свете мне хочется, чтобы кто-то мял мое многострадальное тело, — невольно поморщившись, пробурчал я.
— И все же попробуй, — не отставал Милон. — Мой массажист привык иметь дело с ранеными бойцами.
Отказать в чем-нибудь Милону не представлялось возможным, и я покорно отправился к массажисту. К моему удивлению, он не причинил мне ни малейшей боли. Этот здоровенный кретонец оказался в своем деле таким же мастером, как Асклепиод — в своем. Его огромные ручищи были сильными и грубыми, касаясь здоровой плоти, но, доходя до пораженных участков тела, моментально становились осторожными и мягкими. Когда он закончил массаж, я чувствовал себя почти здоровым. Мои мускулы и суставы вновь стали гибкими и подвижными, и раны беспокоили уже намного меньше. Пожалуй, я даже смог бы принять участие в новом сражении, хотя вряд ли проявил бы чудеса ловкости.
В голове моей упорно вертелся один неразрешенный вопрос. Я знал, что ответ на этот вопрос существует, и сейчас настало время отыскать его. По дороге из бань Милона на Авентин я с удовольствием ощущал, насколько легче двигаться моим оживленным массажем мышцам. Легкий свежий ветерок приятно овевал мое лицо, облегчая подъем на холм.
Вскоре я оказался у ступеней величественного храма Цереры. Отсюда открывался вид, на редкость красивый даже для Рима, где они сплошь и рядом. Помимо своего религиозного назначения, храм, посвященный могущественной богине земледелия, служил также местом, где находились приемные эдилов. Здесь находились не только плебейские эдилы, в ведении которых находился зерновой рынок, но и курульные эдилы, принадлежавшие к патрицианскому сословию.
На лестнице храма царило оживление, поскольку вскоре должен был начаться обряд, посвященный пахоте и севу. Так как храм был посвящен богине, вокруг меня сновали почти исключительно женщины, а также одетые в белоснежные туники дети, которым предстояло участвовать в церемонии. Они шествовали тихо и торжественно, явно сознавая важность порученной им миссии, и несмотря на то что меня тоже ожидало важное дело, я замедлил шаг, чтобы ими полюбоваться.
В глубине я сознавал, что циничные слова Милона соответствуют истине. Тем не менее сознание того, что я гражданин Рима, по-прежнему наполняло меня гордостью. Глядя на знатных римлянок и их невинных отпрысков, благоговейно готовящихся к священному ритуалу, я не мог поверить, что среди почтенных римских мужей есть низкие души, способные использовать в корыстных целях древний и священный институт сената.
В полуподвале я не без труда отыскал помещение, где располагались курульные эдилы. Тесная комната, освещенная тусклым светом свечей, была сплошь заставлена столами и завалена свитками папируса. Именно здесь я увидел того, кто был мне нужен — Лиция Домиция Агенобарба. Заметив меня, он поспешно отодвинул кипу документов, которые просматривал, встал и протянул мне руку.
— Не могу выразить, как я рад твоему приходу, Метелл, — произнес он. — Помимо удовольствия тебя видеть, твой визит позволяет мне отвлечься от этих скучных счетов и описей. К тому же мне есть что тебе сообщить. Я даже собирался послать к тебе раба. Мне удалось кое-что узнать об убитой женщине.
— Отлично! — воскликнул я. — И что же ты узнал?
— Она жила в поместье неподалеку от Рима. По рождению рабыня, но шесть лет назад получила свободу.
— И кому принадлежит поместье? — нетерпеливо вопросил я. — Кто дал ей свободу?
— Гай Юлий Цезарь, — последовал ответ.
Откровенно говоря, я был не слишком удивлен. Все нити в этом деле вели к Цезарю. Дом Цезаря, долги Цезаря, амбиции Цезаря… Теперь ко всему этому прибавилась вольноотпущенница Цезаря. Да, я совсем позабыл о несчастной жене Цезаря, которой не удалось быть выше подозрений. Как ни странно, до сих пор все это прекрасно удавалось ее супругу. Я был так увлечен Помпеем и Клодием, что не уделял Цезарю должного внимания. Впрочем, надо признаться откровенно — я не хотел считать его главным подозреваемым, поскольку он был связан родством с Юлией.
Сказать, что Юлия вскружила мне голову столь же сильно, как когда-то Клодия, было бы несправедливо. Но я ощущал в ней родственную душу, разделявшую мои увлечения и склонности. Я давно заметил, что порядочность и великодушие становятся редкостью среди римских женщин, по крайней мере среди представительниц высшего сословия. А теперь я встретил девушку, которую в своем воображении наделил этими добродетелями, получил от ее дяди брачное предложение, и розовая пелена лишила мой взор остроты. Нет, твердо сказал я себе, больше я не допущу, чтобы мои чувства одержали верх над разумом.
Тот, кто намерен верно служить сенату и народу Рима, должен обладать железной волей и держать свои желания в узде. Я не раз совершал досадные просчеты, оказываясь во власти женского очарования. Когда же я научусь делать выводы из собственных ошибок? Кстати, ведь Юлия упоминала, что ее дядя проявляет настойчивый интерес к моей персоне и моим занятиям. Но даже это не заставило меня насторожиться.
На обратном пути из храма Цереры я чувствовал, что голова у меня идет кругом. События и обстоятельства так причудливо переплелись и перепутались, что я не представлял, как в этой путанице разобраться. И хуже всего, я понимал, что мое расследование зашло в тупик. Я уже разговаривал со всеми, кто имел отношение к порученному мне делу. Исключение составлял лишь Помпей, но на то, что он снизойдет до беседы со мной, не стоило и рассчитывать.
Но помимо этой важной персоны я упустил еще одну, ничтожную, но все же имеющую прямое отношение к случившемуся, пронеслось у меня в голове. Надо немедленно исправить это упущение. Тем более разговор вряд ли будет долгим и утомительным. В моем нынешнем состоянии телесного и духовного упадка мне не вынести напряженного умственного противостояния. Размышляя подобным образом, я свернул к дому Лукулла.
В атрии меня встретил дворецкий:
— Чем я могу тебе служить, сенатор? Господина и госпожи нет дома.
— Не важно. Я занимаюсь расследованием прискорбного события, недавно произошедшего в доме великого понтифика.
— Да, сенатор, господин сообщил нам об этом и приказал оказывать тебе всяческое содействие, — кивнул дворецкий.
Очень любезно со стороны Лукулла, отметил я про себя.
— Тем лучше. Мне известно, что среди здешних рабов есть некая женщина, играющая на арфе. Именно она обнаружила злоумышленника, проникшего на ритуал. Я бы хотел задать ей несколько вопросов.
— Я немедленно приведу ее, сенатор.
Дворецкий проводил меня в маленькую приемную и поспешил прочь. Меня несколько удивило, что дворецкий огромного дома, позабыв о своем высоком положении, взял на себя труд лично выполнить подобное поручение, в то время как вокруг слонялось без дела множество рабов. Но когда он вернулся, я все понял. Его сопровождала не одна, как я ожидал, а две женщины — красивая юная гречанка в простом и скромном платье и почтенная матрона средних лет. Эта, напротив, была одета богато и пышно, а чертами лица напоминала Лукулла.
