Я нашел Оскара на перекрестке Грейт-Колледж-стрит и Каули-стрит, он стоял возле двухколесного кэба и разговаривал с кэбменом. Оскар был в своем бутылочно-зеленом пальто с каракулевым воротником, в руке держал новую черную трость из ротанга. Он тепло меня приветствовал, и я отметил про себя, что он прекрасно выглядит, и у него блестят глаза.
— Я знаю, что одет не по сезону, Роберт, но, в отличие от вас, я вышел из дома на рассвете. Любезный кэбмен весь день играл роль моего Санчо Пансы. — Оскар вытащил из кармана монету и вручил кэбмену. Затем он вынул два куска сахара и протянул на ладони лошади. — Когда Англия станет республикой, Роберт, а я императором, эта лошадь — мой верный Росинант — будет одним из первых сенаторов. В ней есть то, чем не обладают наши нынешние законодатели: умение трудиться, сдержанность и понимание собственных возможностей!
— Вы сегодня в ударе, — заметил я.
— Я побывал на утренней мессе, — сказал он. — Я обновлен.
— Вы получили отклик на ваши молитвы?
— Молитва должна оставаться без ответа, иначе она перестает быть молитвой и становится перепиской, Роберт!
— Но священник соответствовал вашим ожиданиям?
— Несомненно, у него превосходный профиль, но не забывайте, Роберт, исповедь, а не священник, дает нам отпущение грехов. — Он повернулся к кэбмену: — Сколько сейчас времени?
Часы размером с блюдце были прикреплены бечевкой к сиденью кэбмена. Он посмотрел на них.
— Сейчас? Двадцать две минуты четвертого, сэр.
— Благодарю вас, кэбмен. Осталось три минуты.
— И куда мы отправимся? — спросил я.
— А вы сами не догадываетесь?
— На Каули-стрит в дом номер двадцать три, полагаю.
— Верно, — сказал Оскар, внезапно становясь серьезным. — Да, мы снова посетим место преступления.
— Зачем?
— Чтобы убедиться в истинности моих умозаключений, как я и обещал.
От его игривой манеры не осталось и следа.
— А сейчас сколько времени, кэбмен?
— Ровно двадцать пять минут четвертого, сэр.
— Идемте, Роберт. Увидим то, что нам предстоит увидеть. Вы будете свидетелем. — Он обратился к кэбмену: — Нас не будет минут десять, самое большее, пятнадцать. Благодарю вас за терпение. Когда придет республика, вы получите награду!
Кэбмен прикоснулся к фуражке и услужливо кивнул. Лошадь, оскалив зубы, одобрительно фыркнула. Оскар взял меня под руку.
— Пойдем, Роберт, мы достигли той стадии, которую наш друг Холмс назвал бы «эндшпилем».
Мы свернули на Каули-стрит, улица выглядела так славно: всюду порядок и умиротворение, к тому же ее заливал бледный солнечный свет. Мы остановились посреди мощеной мостовой, напротив дома номер двадцать три.
— Тише! — прошептал Оскар. — Ничего не говорите, только смотрите! — Он тростью показал на окно второго этажа. — Солнце светит, но шторы опущены. Идемте. Ни звука. За мной!
Мы пересекли улицу и остановились перед входом. Оскар несколько секунд стоял и смотрел на дверь.
— Позвоним? — спросил я.
— Тише, Роберт. Ни слова. — Оскар поднес левый указательный палец к моим губам. — Вы не забыли, что у меня есть ключ Беллотти, но вполне возможно, он нам не понадобится. — Он протянул руку и слегка толкнул дверь, которая медленно и бесшумно отворилась. — Вот видите… — прошептал он, прижав палец к собственным губам. — Пошли.
Мы переступили через порог и немного постояли в коридоре. В доме царила тишина; пылинки танцевали в столбе солнечного света, падающего из окна на лестницу перед нами. Оскар осторожно затворил входную дверь и кивнул, показывая, что я должен идти дальше и подняться по узким ступенькам, ведущим на второй этаж. С каждым шагом, когда доски у меня под ногами скрипели, словно ружейные выстрелы, эхом разносящиеся по долине, дыхание Оскара, шедшего вслед за мной, становилось все более громким и частым. Мы разбудили бы и мертвеца, но я помалкивал. На не застеленной ковром лестничной площадке мы молча встали плечом друг к другу.
Перед нами была закрытая дверь — дверь, ведущая в комнату, где пять месяцев назад Оскар обнаружил тело Билли Вуда. Мы напряженно прислушивались, но в доме по-прежнему царила тишина. Так мы постояли некоторое время, пока Оскар не восстановил дыхание. Я посмотрел на своего друга и улыбнулся. Он улыбнулся в ответ и протянул мне свою трость. Двумя руками Оскар убрал с лица густые, волнистые волосы, сделав глубокий вдох, тихонько, очень осторожно постучал и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь.
В комнате было жарко, как в пекле, и очень сильно пахло ладаном. Мы стояли в дверном проеме, и наши глаза постепенно привыкали к сумраку. В свете полудюжины свечей мы увидели распростертое на полу обнаженное тело юноши. Рядом, склонившись над его головой, замер мужчина, и я узнал Эйдана Фрейзера. В руке он держал раскрытую бритву.
Как только мы вошли, Джон Грей перекатился на бок и потянулся к одежде, лежавшей позади свечей. Эйдан Фрейзер бросил на пол бритву и, повернувшись к нам, с мольбой протянул руки.
— Оскар! — вскричал он. — Это совсем не то, что вам показалось. Разрешите объяснить! Ради бога, разрешите мне дать объяснения!
— В этом нет необходимости, — сказал Оскар. — Я понимаю, Эйдан. Я все понимаю.
Оскар положил руку мне на плечо и мягко подтолкнул к выходу.
— Пошли, Роберт, нам нужно вернуться в кэб. Мы видели все, что нужно.
Он плотно прикрыл за собой дверь и молча повел меня вниз по лестнице.
Глава 25
Дни святых и искушения
— Дни святых и искушения… Теперь вы понимаете, Роберт?
— Боюсь, я ничего не понимаю, Оскар. Я в полнейшем недоумении. Наверное, временами я выгляжу ужасно бестолковым, но должен признаться, я совершенно смущен увиденным… смущен и испытываю ужас.
Оскар улыбнулся и распахнул дверцу кэба.
— Ваша невинность делает вам честь, Роберт. — Он крикнул кэбмену: — Вокзал Чаринг-Кросс, пожалуйста, потом на Бедфорд-Сквер. Сколько сейчас времени?
— Без двадцати четыре, сэр.
— Хорошо! Хорошо! — Оскар забрался в кэб вслед за мной и устроился на сиденье с видом одновременно и удовлетворенным, и радостно предвкушающим нечто. Он похлопал меня по колену. — И не тревожьтесь так, Роберт. Мы почти закончили.
— Я ничего не понимаю, Оскар, меня переполняет отвращение. Что подумает Вероника?
— Вы не должны ей ничего рассказывать, — отрезал он. — Во всяком случае, пока.
Я понизил голос. Мне представлялось, что события, происходившие на Каули-стрит, постыдны и отвратительны, и, став их свидетелями, мы каким-то образом взяли на себя этот позор и порочность.
— Джон Грей и Эйдан Фрейзер любовники… — прошептал я.
