Маг осторожно убрал змею от лица рабыни, и Нгата бросилась со всех ног выполнять поручение.
— Так легко Тети не проведешь! — крикнул он вслед рабыне, и весь дом, как и прежде, сотрясся от зловещего громогласного смеха.
В Долине Обезьян, к западу от Нила, Инени и Сененмут сидели на валуне и наблюдали за ходом работ у противоположной скалы. Корзины строительного мусора с методичной регулярностью высыпались из пролома, зияющего на срединной высоте.
Инени благосклонно кивал.
— Рано или поздно найдут гробницы Менеса и Джосера, Аменемхета и Сесостриса, но усыпальница главной царской жены Хатшепсут останется сокрытой на все времена. И все благодаря твоему искусству, Сененмут.
Юноша засмеялся.
— В том, чтобы на такой высоте пробить вход в гробницу, никакого искусства нет, тут скорее нужна дерзость. И это ты научил меня быть дерзким. Посвящая меня в тайны архитектуры, ты говорил, что камень надо любить, как женщину, и тогда он поддастся тебе. Ты был прав. Я люблю гранит с порогов Нила, люблю мрамор из Тира и песчаник в Долине Обезьян — и ни один камень не может противиться моей воле.
— Твоя воля сильна, как у быка.
— Она может передвигать горы подобно Хеопсу — да живет он вечно! — который возвел гору в пустыне выше, чем горная цепь на востоке.
— Хеопс был Любимцем богов, он правил дольше, чем отец и дед Хатшепсут!
— Да будет угодно Осирису, и я построю царице гробницу глубже и прекраснее всего, что до сей поры было создано руками человека.
— Я нисколько не сомневаюсь в этом, Сененмут. Ты любишь царицу?
Сененмут молчал. Он не ожидал столь прямого вопроса учителя и теперь смущенно водил ногой по песку, будто искал нужные слова. Инени, не дождавшись ответа, продолжил:
— Я говорю не о той любви, какой каждый египтянин любит свою царицу, супругу Амона из Карнака. Ты любишь ее, как мужчина женщину.
Сененмут все еще не находил слов. Инени воздел руки и засмеялся:
— Я старый человек и служу уже третьему царю. Мне ты можешь довериться. Глаза у меня при себе. Когда во время Ахета ты начал строительство, день и ночь сравнялись, так что последний луч спускающегося Ра упал как раз на вход, словно хотел поцеловать госпожу усыпальницы. И так будет повторяться каждый раз во время Половодья, год за годом, миллионы лет, ибо Ра в небесном океане никогда не меняет путь своей золотой барки. Только любящий мог измыслить такое деяние!
— Разве это преступление, если подданный любит свою царицу? — малодушно осведомился Сененмут.
Инени вздохнул.
— Любовь не знает закона. Как же она может преступить его? Твой вопрос поставлен неверно. Правильно будет спросить: «Что случится, если подданный любит свою госпожу?»
— И что же случится?
Старик пожал плечами.
— Это зависит от того, отвечает ли царица ему взаимностью. Если она не любит или не знает о его любви, то чувство уйдет в песок подобно скарабею в западной пустыне.
— А если отвечает, что тогда?
— О Амон! — Инени хлопнул в ладоши и устремил в небеса восхищенный взор. — Тогда я не хотел бы побывать в его шкуре!
— Но почему? — не отступал Сененмут. — Ты сам сказал, что любовь не может быть преступлением, ибо нет закона, запрещающего ее!
— И рад бы ответить «да», — сказал Инени, — но есть вещи, настолько далекие от человеческого разумения, что никому и в голову не придет запрещать их. Потому что такого просто не может быть.
Сененмут испугался. Он хорошо понял учителя, который всегда предпочитал говорить намеками, и пока в глубоком молчании обдумывал услышанное, к ним приблизился писец Птахшепсес. Еще на подходе, размахивая папирусом, он закричал:
— Господин, верховный жрец Хапусенеб хочет, чтобы план гробницы был изменен!
Сененмут вскочил и выхватил папирус, на котором его план был перечеркнут толстыми черными линиями.
— Он сказал, что обычай требует прямых ходов к погребальной камере, а ты заложил изгиб, — пояснил писец.
— И это единственное замечание верховного хранителя таинств?
Птахшепсес кивнул.
Сененмут в сердцах небрежно свернул папирус и бросился прочь, так что камни из-под ног с грохотом полетели вниз.
Те, кто встречался черной рабыне на ее пути к храму Амона, даже не подозревали, какую тайну несла Нгата в своей корзине. Ее взор был устремлен только вперед, как глаза коршуна Нехбет из Нехебта, и лишь губы едва шевелились, снова и снова повторяя одну и ту же фразу: «Кровь Ра для верховного жреца Хапусенеба! Кровь Ра для верховного жреца Хапусенеба!»
Тети владел искусством гипноза как никто во всем царстве; под гипнозом он вскрывал черепа своим пациентам, подчинял себе волю рабов настолько, что они не могли от него убежать. Возведи сейчас на пути Нгаты стену из дерева — черная рабыня прошла бы сквозь нее; возведи скалу из гранита — она преодолела бы и ее. Ибо Нгата могла помыслить лишь о том, что вложил ей в голову Тети. И хотела она только того, чего хотел он. А он жаждал зла.
По воле мага рабыня выбрала длинную дорогу, ведущую мимо рыночной площади к северным воротам. По его воле она повернула направо, где пальмы с гроздьями спелых фиников образовали тенистую рощу, а затем побежала по аллее с бараноголовыми сфинксами к великому пилону, отгородившему храмовый комплекс от внешнего мира.
— Кровь Ра для верховного жреца Хапусенеба! — возвестила Нгата копьеносцам, преградившим ей путь, как будто речь шла о победе над войском азиатов. И хотя слова были произнесены безучастно, смысл их заставил стражей опустить оружие, и Нгата, минуя сфинксов и статуи богов, устремилась к храму Амона, вход в который в этот полуденный час лежал в тени.
— Кровь Ра для верховного жреца Хапусенеба! Весть из уст рабыни заставила охранявших врата жрецов, облаченных в леопардовые шкуры, броситься на колени и коснуться лбами земли. Лишь один из них проворно вскочил и побежал впереди нубийки.
В полумраке переднего зала, куда свет проникал лишь из двух узких проемов наверху, Нгата поставила корзину на пол. Ее оставили одну, но страха рабыня не испытывала. Она безучастно смотрела в ту сторону, откуда должен был выйти верховный жрец, и только когда послышались шаркающие шаги, открыла корзину и вынула светящуюся склянку. Рельефы на стенах и колоннах заиграли в желтовато-зеленом свете.
Пробка из хрупкой смолы сидела прочно, и рабыня, держа стеклянный сосуд на вытянутых руках, изо всех сил пыталась открыть его. Таков был приказ Тети.
Но как она ни старалась, как ни трясла склянку, как ни возилась, вцепившись в смоляную затычку пальцами, та не поддавалась. Однако как только Хапусенеб приблизился, чтобы взять в руки столь желанный сосуд, пробка сама выскочила из горлышка — так срывается с ветки созревший плод. Кровь Ра вырвалась из бутыли и, шипя и пенясь подобно океанскому прибою, ударила верховному жрецу прямо в лицо.
