– Ты же хотел как лучше, Рогалла. И Кемалю иногда действительно удается невозможное. Ни один человек не идет лечить головную боль в госпиталь. Они все обращаются к Кемалю, и тот помогает.
Пьяный археолог уставился на Камински. Он, конечно, знал об отношениях между Камински и доктором Хорнштайн, все это знали. И его поразило, что Камински проявил к нему сострадание.
– Ты правда так считаешь? – наконец сказал он.
– Ну конечно.
– Как думаешь, она поправится? – Рогалла умоляюще взглянул на Камински.
– Надежда умирает последней.
Рогалла всхлипнул, словно ребенок.
– Да ладно тебе, дружище, – попытался успокоить его Артур. – Еще неизвестно, как бы все обернулось, если бы ты Маргарет сразу в госпиталь повез. Кто же это знает?
Археолог задумался, что в его состоянии давалось нелегко, но слова Камински подействовали на него успокаивающе.
– Доктор Хорнштайн тоже так говорит? – робко спросил он.
– Я не знаю, – ответил Камински, – но, думаю, да. Ни один человек не может сказать, чем закончится болезнь.
Рогалла хлопнул Камински по плечу и заплетающимся языком проговорил:
– Ты настоящий друг, Камински, настоящий друг. Если я что-нибудь могу для тебя сделать…
Камински словно дожидался этих слов. Он тут же выложил из сумки на стол листок бумаги. На нем были нарисованы иероглифы, которые проявились на руках Геллы и его самого.
Камински не давало покоя, что Гелла сожгла оригинал, не посвятив его в значение символов. Почему она это сделала? И на следующий день после опасного спуска он заштриховал карандашом бумагу, которая обычно лежала у него на столе как подкладка под чертежи. Как следователь в старом детективе. На бумаге сохранились нечеткие отпечатки его рисунков.
– Ты можешь сказать, что это значит? – спросил Камински и протянул Рогалле листок.
Тот бросил на иероглифы быстрый взгляд и ответил:
– Конечно, могу!
– Я понимаю, – извинился Камински, – это не самый лучший рисунок. Но может быть, ты сможешь здесь что-нибудь узнать…
– Ерунда! – перебил его Рогалла. – Я и не такое расшифровывал. А почему ты хочешь это узнать?
– Да так… интересно. Увидел это на одном из блоков на складе, бросилось в глаза. Вот я и заинтересовался.
– Ну хорошо, – Рогалла сделал большой глоток. – Вот здесь, – он указал на рисунок слева, – написано тронное имя Рамсеса: Усермаатра-Сетепенра.
– А эта надпись?
– Ее тяжело расшифровать. Но имя значит Бент-Анат.
– Бент-Анат?
– Так звали одну из четырех царских супруг, то есть главных жен, если угодно. Наложниц у него было куда больше. Интересно, что Бент-Анат, кроме того что была супругой, была еще и его дочерью.
– Значит, был грех кровосмешения?
– Фараон никогда не жил в грехе, – ответил Рогалла, – потому что все, что делал фараон, было законным. Понимаешь? Он мог человека казнить и тем самым доказать свою правоту. Он мог заниматься кровосмешением, и все было в порядке. Представляешь?
Камински понял. Но еще больше его поразило то, что мумия под строительным бараком и есть эта самая Бент-Анат.
– И что известно об этой Бент-Анат? – поинтересовался Камински.
Археолог попытался сосредоточиться и ответил:
– Собственно говоря, о Бент-Анат ничего не известно. Она была дочерью Рамсеса, второй царской супругой Исиснеферт. И больше никаких следов.
– Ни гробницы? Ни мумии?
– Ничего.
Камински почувствовал, как к голове прилила кровь. И этому было две причины. Первая – он не осмеливался даже подумать о том, какие последствия может иметь его открытие. Вторая, беспокоившая его намного сильнее, – какая же связь существует между Геллой Хорнштайн и этой мумией? А из ее странного поведения он мог сделать вывод, что Гелла знает, с чем имеет дело.
– А может быть такое, – начал осторожно Камински, – что гробницу и мумию этой Бент-Анат еще найдут?
Рогалла громко рассмеялся:
– Где найдут? Может быть, здесь? Дружище, ну и вопросы ты задаешь!
– А почему бы и нет?
– Послушай! В Новом Царстве – так называют время, когда жили Тутмос, Аменхотеп, Тутанхамон и Рамсес, – всех фараонов хоронили в Долине царей. Там же нашли и гробницу Нефертити. Но ничего, связанного с Бент-Анат там нет.
– Может быть, потому что Бент-Анат была похоронена в другом месте?
– Маловероятно, – проворчал Рогалла и покачал головой, – хотя…
– Хотя?
– Археология – это наука вероятности. Основа ее – вероятное, а не действительное. Мы, археологи, об этом часто забываем.
В тот вечер Камински и Рогалла говорили долго. Рогалла переживал за свою ассистентку Маргарет Беккер, а Камински думал о загадочной Гелле Хорнштайн.
24
Рано утром на следующий день Камински искал Геллу в госпитале. Алкоголь еще не выветрился и ноющей болью отдавался в голове.
Сейчас, в семь утра, жара липким одеялом окутывала все кругом. Камински решил выпытать кое-что у Геллы и сравнить с тем, что узнал от Рогаллы вчера вечером. Может, если она узнает, что ему известно о значении находки под строительным бараком, то откроет свою тайну.
Едва он вошел в длинный коридор, ведущий к ординаторской, как навстречу ему вышли двое санитаров с носилками, на которых лежал мертвый египтянин. Гелла показалась в дверях. Она выглядела озабоченной.
– Что случилось? – спросил Камински.
Гелла нервно пожала плечами:
– Летальный исход, – сказала она тихо. – Отравление свинцом.
– Отравление свинцом?
Доктор взяла мертвого за руку и указала на его ладонь. Она была снежно-белой и отчетливо выделялась на фоне смуглой кожи египтянина.
– Али работал механиком, – сказала она, – и постоянно имел дело с бензином. Бензин, стекающий по руке, на такой жаре испаряется настолько быстро, что рука мерзнет. При этом свинец через кожу попадает в кровь. Конец наступает быстро. У меня это уже второй случай. Но попробуй докажи этим людям, что попадание бензина на кожу смертельно опасно. Некоторые даже используют его для того, чтобы охладиться.
– Бог мой! – Камински был поражен. – Ты должна поговорить со старшими рабочими…
– Вот еще! – возразила Гелла. – Я давно об этом говорила. Но ничего не помогает. Египтянин верит только в то, что видит собственными глазами, или в то, что предписывает Коран. Они скорее поверят такому крысолову, как Кемаль, чем медику. Тем более если медик – женщина.
– Как дела у Маргарет? – спросил Камински, чтобы ее отвлечь, но сам того не желая разбередил рану еще больше.
