— Что с моим мужем? — спросила она. — Что случилось? — Она перевела взгляд на Коллина. — Гинрих, скажи же что-нибудь наконец!
Профессор посмотрел на коллегу и нахмурился, словно хотел что-то сказать.
Но вместо Коллина ответил главный врач:
— Ваш муж попал в серьезную автокатастрофу. У него парализовано все тело ниже шеи.
— Парализован? — Жюльетт сделала шаг к Коллину и заглянула ему в глаза. — Что случилось, Гинрих? — растерянно спросила она.
— Он не может говорить, — пояснил главный врач. — Но слух не поврежден.
— Так вы говорите, автокатастрофа? — переспросила Жюльетт.
Главный врач кивнул.
— Он был пьян? — спросила она, снова повернувшись к мужу.
Врач промолчал.
— Бедняга, — произнесла Жюльетт. В этом слове выразилось единственное чувство, которое она испытывала к Коллину в данный момент, — жалость.
Главный врач осторожно вывел Жюльетт из палаты Коллина. Пока они шли по длинному коридору, доктор пытался подобрать утешительные слова. Затем он сказал:
— Господин Коллин настоял на том, чтобы его лечили в собственной клинике, хотя, как вы знаете, у нас нет оборудования для столь тяжелых случаев. Конечно, он знает об этом, но не соглашается на то, чтобы его положили в специальную клинику. Вы же его знаете. Если ему что-то втемяшится в голову…
— И он больше никогда не сможет ходить? — Жюльетт остановилась.
— Не хочу внушать вам ложных надежд. Все намного хуже. Остаток своей жизни профессору придется провести в том приспособлении, которое вы видели. Его тело должно быть привязано к креслу-каталке, а голова зажата в тиски. Мне жаль сообщать вам об этом.
Даже суровая правда не вызвала у Жюльетт искреннего участия, и за это она ненавидела себя. Ей никогда не приходило в голову, что ее чувства к Коллину настолько атрофировались, что она способна была испытывать к нему только жалость. Она даже не думала о последствиях, которые эта автокатастрофа будет иметь для нее самой. Жюльетт чувствовала себя внутренне опустошенной, поэтому почти не слушала главного врача.
— Благодаря современной медицинской технике ваш муж может, по крайней мере, передвигаться на кресле-каталке. Вероятно, вы заметили ложку возле его рта. Если он возьмет ее в рот, то сможет управлять креслом — фантастическое изобретение.
— Да, фантастическое изобретение, — с горечью повторила Жюльетт. Она быстро попрощалась и вышла из клиники, по-прежнему носившей имя ее мужа.
Возвращаться на виллу Жюльетт не хотелось. Там она чувствовала себя как в ловушке. Она знала, что начнет думать о Коллине и, в первую очередь, о самой себе и своей неожиданной, пугающей холодности, которую она испытывала к мужу. Поэтому она поехала в квартиру Бродки, взяла телефон и попыталась дозвониться до него в Рим. Безуспешно.
Жюльетт вынула почту, торчавшую из ящика, и положила на письменный стол, намереваясь взять ее с собой в Рим для Бродки. Она еще раз попыталась дозвониться ему, ибо ей срочно надо было с кем-нибудь поговорить. Она не искала утешения или сострадания. Ей просто нужен был кто-то, кто выслушал бы ее рассказ о случившемся.
Жюльетт задумалась.
Норберт. Да, он будет в самый раз. Он сам часто плакался в жилетку Жюльетт, и она терпеливо выслушивала его излияния о гейских похождениях. На этот раз ей самой нужен был слушатель.
Жюльетт не догадывалась, что Норберт, сердечно принявший ее у себя, давно обо всем знал. Во всех газетах писали об ужасной автокатастрофе, во время которой Коллин на своей машине упал в Изар и едва не утонул. Но Норберт был достаточно тактичен, чтобы разыграть из себя удивленного и шокированного человека. Он позволил Жюльетт рассказать все самой. Было очевидно, что ей стало легче.
— Временами, — задумчиво произнесла она, наконец-то выговорившись, — я думаю, что все это никогда не закончится, так много всего нехорошего случилось за последнее время. А теперь еще это. Теперь я от него точно не смогу избавиться.
— Что ты имеешь в виду? — удивленно спросил Норберт.
Жюльетт понурилась. Норберт не должен был видеть ее слез.
— Я хотела развестись с Гинрихом и выйти замуж за Бродку.
— Ну и что? Ты передумала?
— Я же не могу развестись с калекой, который парализован ниже шеи…
Норберт задумался, разглядывая пять пальцев левой и четыре пальца правой руки. Затем сказал:
— Конечно, в данной ситуации развод будет иметь несколько неприятную окраску. Но если твой муж порядочный человек, он сам подаст на развод.
— Гинрих — порядочный человек? Не смеши меня. Наоборот, он воспользуется этим, чтобы по-прежнему мучить и унижать меня. Все будет еще хуже, чем раньше.
— В таком случае я не понимаю, что тебе мешает развестись с ним. У твоего мужа достаточно денег, чтобы оплатить целый полк сиделок.
— Вероятно, ты прав, — пробормотала Жюльетт. — Если я останусь с ним, он окончательно превратит мою жизнь в ад.
Норберт сел к роялю, занимавшему почти половину его мансарды. Взял несколько аккордов, превратившихся в мелодию «As Time Goes By». Жюльетт не помнила, чтобы она когда-либо рассказывала Норберту о том, что связывало ее с этой мелодией.
— Почему ты это играешь?
— Почему? — Норберт нахмурился. — Мне нравится эта мелодия. Каждый работающий в барах пианист может сыграть ее с закрытыми глазами. Тебе не нравится?
— Почему же, очень нравится. Она имеет для меня особое значение.
— Со многими музыкальными произведениями связаны особые воспоминания каждого из нас. Большей частью это приятные воспоминания, которые оживают вместе с музыкой. Именно этим мы, играющие в барах пианисты, и живем. Позволь, я угадаю: Бродка.
Жюльетт кивнула.
— Уже прошло больше трех лет. Это было в Нью-Йорке…
— Город лучших барных пианистов мира. Я бы многое отдал, чтобы быть одним из них.
Помолчав немного, Жюльетт спросила:
— Ты знаешь «Ах, эта волшебная сила любви» из «Травиаты»?
Улыбнувшись, Норберт поднял глаза к потолку, словно там были написаны ноты арии, взял три аккорда, сменил тональность и сыграл мелодию любви Верди с присущим этой музыке пафосом, который не может не взять за душу.
То ли глаза у нее заблестели, то ли Норберт просто был убежден, что каждая мелодия играет в жизни человека определенную роль, но он вдруг остановился и долго смотрел на Жюльетт. А потом вдруг сказал:
— Давай еще раз угадаю. Он — итальянец, темноволосый, выглядит сногсшибательно, вероятно, даже на пару лет моложе тебя…
Жюльетт смотрела на пианиста широко раскрытыми глазами.
— И откуда ты все знаешь?
— Об этом не так уж трудно догадаться.
