Нет, не может быть. Он просто увлекся, пошел на поводу у воображения и вывел дикое, невероятное заключение, основанное не на фактах, а на паре реплик, брошенных вскользь растрепой-коммунистом, с которым случайно познакомился в баре.
Адам достал сигарету, закурил и, повернувшись, увидел спускающегося по тропинке Маурицио.
— Привет, — сказал он с наигранной небрежностью и поднялся со скамейки.
— Привет.
Взгляд Маурицио, остановившись на мгновение на статуе Флоры, скользнул вниз, мимо грота, к храму Эхо, притаившемуся среди деревьев у края лужайки.
— Давненько я здесь не был.
— Вам не нравится сад?
Итальянец ответил не сразу.
— Хмм, даже не знаю… Я как-то и не думал об этом. Впрочем, нет, наверное, не нравится. Какой-то он… sombro.
— Мрачный?
— Да, мрачный. Угрюмый.
— Здесь все дышит смертью.
— Да, дышит смертью, — повторил Маурицио. — Мы часто приходили сюда, когда были детьми. Это был наш мир. — Он взглянул на замусоренную, словно провалившуюся в землю канавку. — Вода здесь постоянно холодная, даже летом. — По его губам скользнула улыбка. — Одна минута и восемнадцать секунд. Рекорд Эмилио. Ровно столько он мог оставаться под водой без воздуха. Я к такому результату даже приблизиться не мог. Больше минуты не выдерживал.
Адам представил Эмилио вытянувшимся во весь рост в узкой каменной канавке, а воображение тут же предложило другую, куда более страшную картину — Эмилио в гробу, под каменным полом часовни. Спеша отогнать жуткое видение, Адам тряхнул головой.
— А ваша сестра? — Имя матери Антонеллы как-то вылетело из памяти.
— Катерина? О, она всегда засекала время.
— Какая она?
Маурицио пожал плечами:
— С ней трудно. Да вы сами увидите.
— Она тоже будет на этом вечере?
— Да. Катерина приезжает сюда лишь раз в год, исключительно по такому случаю. — Он помолчал, потом посмотрел на Адама. — Надеюсь, вы тоже будете.
— Да. Если, конечно, никто не против.
— Разумеется, нет. Вы обязательно должны присутствовать… после всего, что сделали для моей матери.
Комплимент явно не был спонтанным, и Маурицио, как показалось Адаму, уже собирался повернуть разговор в эту сторону, однако в последний момент предложил гостю прогуляться с ним по саду.
Они проходили мимо поляны Гиацинта, когда итальянец заговорил снова:
— Я могу попросить вас об одолжении? Услуге?
— Конечно.
— Это касается моей матери. Вы очень положительно на нее повлияли.
— Сомневаюсь.
— Это так. Она и сама подтверждает. Во всяком случае, мы все это заметили. — Он помолчал. — Но кое-что меня обеспокоило. Я узнал об этом от Марии. Она принимает таблетки. От боли. Не Мария — моя мать. Хотя я бы не стал исключать, что ими может угощаться и Мария.
Адам вежливо улыбнулся — шутка не показалась ему смешной.
— В последнее время доза сильно увеличилась. Вчера к ней приезжал доктор. Дважды. Снова привез те самые таблетки. Мария их нашла. Она думает, что эти сильнее тех, что были раньше.
Он со значением посмотрел на Адама.
— Не уверен, что понимаю, чего…
— Моя мать — гордая женщина. Она никогда не давала себе поблажек. Не дает и сейчас. Может быть, для того лишь, чтобы произвести впечатление на вас.
— На меня?
— Не удивляйтесь. Вы — ее новый компаньон.
Адама слегка задела прозвучавшая в его голосе насмешка.
— Так о каком одолжении речь? — хмуро спросил он.
— Мне хотелось бы, чтобы вы присмотрели за ней. Не подталкивали, а сдерживали.
— Конечно.
— Она все еще очень слаба.
— Понимаю.
Возникшая было напряженность прошла сама собой к тому времени, когда они завершили круг. Адам даже рассмеялся, услышав рассказ Маурицио о том, как его сестра однажды обрядила статую Венеры в старое платье матери.
Вернувшись к исходному пункту, Адам взял лежавшую на скамейке книгу.
— Шедевр, — заметил Маурицио.
— Согласен.
— Далеко продвинулись?
— Дошел до девятого круга Ада.
— Девятый круг? — Маурицио потер лоб. — Девятый круг…
— Круг Каина. Данте отправлял туда тех, кто совершил преступления против кровных родственников. Он назвал его в память о Каине, который убил своего брата Авеля.
Вечером, уже лежа на большой старой кровати, глядя в окружавшую его тьму, он снова вернулся к своему ответу на вполне невинный вопрос Маурицио.
Слова, как ни крути, сорвались с его языка и в этом смысле были его словами. Но и сейчас, по прошествии времени, он не чувствовал себя их хозяином, не ощущал ответственности за них. У него и в мыслях не было произносить их. Они вырвались сами, по собственной воле. И наверное, это небольшое происшествие беспокоило бы меньше, если бы в нем было больше правды.
Вообще-то он прошел дальше девятого круга Ада — с его ледяным озером и сонмом вмерзших по шею грешников — и сделал шаг в Чистилище.
Но больше всего беспокоило и даже тревожило то, как повлиял его ответ на Маурицио. При упоминании Каина и Авеля лицо итальянца — пусть и на долю секунды — как будто окаменело, а глаза превратились в ледяные кристаллы.
Глава 16
После неспокойной ночи он проснулся поздно, но новый день принес с собой и новую ясность. Он не стал сдерживать мысли, отпустил воображение, предоставив ему нарисовать то, чего не было, или, по крайней мере, дать иную интерпретацию тому, что было, а уже потом, успокоившись, заставил себя думать только о том, что не ставило под сомнение сделанные выводы.
Решимость несколько пошатнулась, когда Адам спустился в кабинет. Полной уверенности не было, но, похоже, кто-то проявил интерес к его лежавшим на столе бумагам. Топография рассортированных по темам заметок определенно изменилась — одни стопки сместились к соседним, другие выглядели чересчур аккуратными. Первым делом он еще раз просмотрел бумаги, нашел листок с записями, имевшими отношение к смерти Эмилио, и сжег его.
Из кабинета Адам направился в расположенную в южном крыле кухню. Владения Марии — просторное, с высоким сводчатым потолком помещение — отличали порядок и чистота. Самой хозяйки видно не было, хотя в воздухе стоял резкий запах какого-то моющего средства. Пошла на воскресную службу? Может быть.
Он огляделся. Столы и полки чистые. Свежие фрукты и овощи аккуратно разложены на глиняных подносах. Медные плошки-сковородки расставлены по полкам слева направо в порядке возрастания размера. О том небольшом пире, что Мария устроила для него и синьоры Доччи накануне вечером, не говорило ровным счетом ничто.
