Эти скульпторы, объявил Гарри, составляют новое движение. Смелые абстракции предшественников — не для них. Их творения уходят корнями в послевоенный мир разрушенных домов и поломанных судеб. Их язык — язык ужаса и страха. Они врываются в человеческую форму, сдирают с нее кожу, отрывают члены, отбрасывая все ненужное. И в конечном итоге представляют миру армию созданий — отчасти людей, отчасти зверей, отчасти машин. Как сказал Гарри один из его преподавателей в Коршеме, «примерно то же самое увидишь, если заглянешь в танк „шерман“ после прямого попадания».
Движение охватило всю Европу — новая геометрия страха, — и, пока есть войны или сохраняются их перспективы, оно будет значимым.
Адам слышал эту речь не раз и не два, но теперь она звучала убедительнее, почти проникновенно. На синьору Доччи и Антонеллу она произвела еще более сильное впечатление, вызвав вопросы, на которые Гарри с готовностью ответил. Наблюдая за братом, Адам ощутил что-то похожее на гордость. Гордость, впрочем, слегка умерялась завистью — не все способны с таким жаром защищать избранный путь.
Синьора Доччи отправилась наконец наверх, и Антонелла сочла это сигналом для себя и собралась домой. Переубедить ее не удалось — впереди трудная неделя. Адам предпочел бы услышать другое, но — делать нечего — довольствоваться пришлось малым: он тайком сжал ее руку в тот момент, когда она поцеловала его в щеку на прощание.
Когда братья остались вдвоем, Гарри кивнул через плечо в сторону нависавшей над ними виллы:
— Наверное, трудновато обогреть такую зимой.
— Наверное.
— Что у нее с лицом?
— Дорожный инцидент.
— Ты ее трахаешь?
— Нет.
— М-м-м.
— Я не трахаю ее, Гарри.
Гарри посмотрел на него изучающе:
— Верю.
— Ты снял камень с моей души.
— А как насчет синьоры Фанелли? Хозяйки пансиона?
Сердце сжалось — откуда Гарри узнал о ней? Ах да, он же сам сказал брату обратиться, если что-то понадобится, в пансион.
— Не смеши меня.
— Чертовски хороша. К тому же ты, по-моему, в ее вкусе.
— Скажи мне, ты долго с ней общался? Минуту или две?
— Вы оба — темные лошадки. Ты такой же скрытный, как она. Да, я так и вижу, как вы развлекаетесь.
— Ошибаешься. Твое знаменитое шестое чувство дало сбой.
Гарри пожал плечами:
— Может быть. Да. Если подумать… Трахать ее — почти то же, что забавляться с тетушкой Джоан.
— Ну, она вовсе не такая старая.
Адам слишком поздно понял, что попал в искусно поставленную братом ловушку.
— Я так и знал! — воскликнул торжествующе Гарри.
— Не ори, тут рядом спальня синьоры Доччи.
Гарри оглянулся и сделал большие глаза.
— Что, и ее тоже?
— Гарри… — прошипел Адам.
— Ну ты ловкач. А она роскошная женщина и, судя по всему, далеко не безгрешная.
Поддаваться на провокации брата Адам не собирался.
— Ну же, поделись деталями.
— Нет.
— Ну хоть чем-то.
— У тебя с этим так плохо?
Гарри коротко хохотнул.
— Вообще-то да.
Его интересовало, намерен ли Адам рассказать о своих приключениях Глории. Не в первый уже раз он отозвался о ней как о девушке, которой «нравится убивать животных».
— Ее семья — охотники да стрелки.
— А твоя живет в Пэрли, известном также как задница Кройдона.
— И что?
— Так ты расскажешь ей?
— Она со мной порвала.
Гарри задумчиво кивнул.
— Что ж, не могу сказать, что я так уж расстроен. Она никогда мне не нравилась.
— Знаю. Ты сам ей об этом сказал.
— Я?
— Не помнишь? А она помнит.
Гарри тяжело вздохнул.
— Это почти то же самое, что родители и дети. Они слишком близки и не в состоянии увидеть, насколько уродливы эти маленькие паршивцы. — Он закурил. — Любовь не слепа — она ослепляет.
— Какая глубокая мысль. И кто же ее высказал?
— Наверное, Джеймс Бонд.
— В один из редких моментов меланхолии.
Гарри рассмеялся, но Адам не позволил себе расслабиться и понизить бдительность. Как и ожидалось, Гарри попытался перевести разговор на других университетских друзей Адама.
— Посмотри в лицо фактам и признай очевидное — ты не один из них. Они все такие… такие, черт бы их побрал, богатенькие.
— Но все равно люди.
— Да, люди. Люди, которым нравится, когда они нравятся людям. Да, их устраивает, что ты такой красавчик, что у тебя есть кой-какие мозги и даже чуток чувства юмора. Но тот хмырь, с которым ты водишься, как его там? Тот, с большими ушами и глоткой, как пожарный шланг? У него еще папаша прибрал к рукам половину Херефордшира…
— Таркуин.
— Точно, Таркуин. Неужели ты не видишь, что он смеется над тобой? Потешается.
— Ты видел его всего только раз.
— Говорю тебе, он позабудет про тебя, как только выйдет в настоящий мир. А ты будешь продавать страховки.
— Я буду работать у Ллойда.
— Вот и я про то.
Адам постарался сдержаться.
— Ты ничего не знаешь о моих отношениях с друзьями.
— Я видел все, что хотел.
— И ты не можешь вот так запросто списать два года моей жизни.
— Это еще почему? Ты же их списал.
— Отвали, Гарри.
Гарри подался к столу и ткнул сигаретой в пепельницу.
— Пожалуй, на этом я тебя и поймаю. Забыл уже, когда спал, а завтра рано вставать.
— Уезжаешь?
— Размечтался. Смотаюсь во Флоренцию.
Поднимаясь наверх, Гарри спросил, не найдется ли для него какой-нибудь одежды. Натянув брюки, рубашку и пиджак, он встал перед зеркалом.
— Господи, просто маленький лорд Фаунтлерой. И немного мелочишки.
— Я ведь уже послал!
— Поверь, тебе этого лучше не знать.
— И все-таки хотелось бы узнать.
— Та девчонка, швейцарка, вернулась.
— Ты прав, я и слышать не хочу.
Брат уже выходил из комнаты, когда Адам спросил:
— Зачем ты здесь, Гарри? В Италии?
Гарри замялся:
— Знаешь, я не уверен, что ты готов это услышать.
