— Мне Гарри рассказал.
Взгляд ушел в сторону.
— Не следовало ему это делать. Я же просила…
— Мам…
— Он обещал ничего не говорить.
— Мам…
— Я очень им недовольна.
— Мам. — Он подался вперед и взял ее за руку.
Она опустила голову, уставившись в чашку. Лицо ее скрылось за ширмой упавших со лба волос, но Адам увидел, что плечи ее дрожат. За первым, едва слышным всхлипом последовали рыдания.
Он поднялся, обошел стол, обнял ее сзади и стоял так, пока она плакала.
Потом они долго разговаривали, и мать предложила отметить его возвращение ланчем в «Грей фрайр», заведении, расположенном в здании бывшего постоялого двора. Место это славилось как отменным качеством блюд, так и непомерно высокими ценами, и они ходили туда только по особым случаям. Этот, похоже, был именно из такой категории. По крайней мере, мать определенно так считала. Начала она с того, что выпила два шерри, а закончила тем, что попросила у Адама сигарету.
Он рассказал обо всем, что приключилось с ним в Италии, удержав при себе лишь наиболее интимные подробности. Она слушала, почти не прерывая и давая возможность выговориться.
Когда он закончил, она сказала:
— Что ж, вы, молодые, определенно не скучаете.
Нечто в этом роде она и должна была сказать, хотя Адам до последнего надеялся, что в этот раз у нее найдутся другие слова.
— Ох, ради бога, — бросила она, заметив его разочарование, — я же пошутила.
Последовавшие за этим вопросы показали, что мать слушала очень внимательно и теперь предлагала альтернативные интерпретации событий, имевшие целью заглушить боль и обиду от предательства Антонеллы. Убедившись, что все ее попытки не дают желаемого эффекта, она утешила его так, как это умеют делать только матери.
Отец вернулся с работы поздно, но зато принес «чрезвычайно хорошую новость». Его знакомый в «Болтик эксчейндж» повторил свое предложение поработать — бесплатно, но какой бесценный опыт! Приступать можно в любое, даже ближайшее время.
— Не думаю, что пойду туда, — ответил Адам.
— Ты не думаешь, что пойдешь туда? — нахмурился отец.
— Нет, не так. Я точно знаю, что не пойду туда.
Такое заявление не могло не вызвать спор, в ходе которого отец не сдержался и вышел из себя.
— Пока ты живешь под моей крышей и за мой счет, ты будешь делать то, что тебе говорят.
То, что последовало за этим, стало для обоих полнейшей неожиданностью.
— Как ты смеешь! — взорвалась мать. — Как ты смеешь говорить такое! У тебя нет здесь никаких прав! Все, хватит.
Изумленный, отец потерял дар речи, Адам же как будто перенесся в крохотную флорентийскую часовенку. Изуродованный болью рот матери напомнил Еву на фреске Мазаччо, показанную в момент ее изгнания из Эдемского сада.
За взрывом воцарилась тишина. Отец бросил взгляд на сына и моментально понял, что его секрет раскрыт. Такого он не ожидал, а потому лишь опустил голову.
— Расскажи ему, — заговорила мать. — Расскажи, что действительно случилось в Италии. Расскажи, что они с тобой сделали.
Как человек, полагающийся на логику и сухие факты, отец должен был бы проявить больше интереса к деталям совершенного Маурицио преступления и его разоблачения, чем к той отвлеченной, человеческой цене, в которую одно и другое обошлись Адаму. Тем не менее он нашел в себе силы заявить следующее:
— Если эта девушка переступит когда-либо порог моего дома, я… я не знаю, что сделаю.
Узнать ему пришлось спустя всего лишь неделю.
Прежде чем отправиться на поиски сына, он попросил ее подождать у двери.
Была суббота, и Адам подстригал лужайку, тогда как мать полола клумбы. Утром он сыграл два сета с одним приятелем и потом не стал переодеваться.
Отец вышел из дому с таким видом, словно только что увидел привидение.
— Там к тебе молодая женщина. Думаю, она… — он нервно пробежал пальцами по лбу, — из Италии.
— Антонелла?..
— Возможно. Да. Судя по тому, что она сказала…
— Ты разве не спросил? — Мать поднялась из-за куста гортензии.
— Нет, черт возьми, не спросил. Не сообразил.
Антонелла пришла не одна. За спиной у нее смущенно переминался Фаусто.
Бурная радость схлестнулась со злостью. В первую секунду он едва не захлопнул перед ними дверь. Но вежливость, объединившись с любопытством, взяла верх.
— Входите, — холодно сказал Адам и, взглянув на Фаусто, добавил по-итальянски: — И вы тоже. — Он намеренно употребил официальное «lei» вместо «tu».
Родители уже подтянулись и встали позади него твердой стеной и надежной защитой, что выглядело несколько нелепо.
— Все в порядке, — сказал он им. — Мы пройдем в сад.
На задней террасе Антонелла достала из сумочки толстый конверт и протянула его Адаму.
— Что это?
— Прочти.
Она коснулась его руки легким, просительным жестом.
Долгими часами Адам лепил ее образ — образ демонический, образ искусительницы и предательницы, преподавшей ему ценный жизненный урок, и вот теперь результат его трудов и стараний рухнул в одно мгновение от одного лишь нежного прикосновения, растопившего горькое одиночество и тоску последней недели.
— Я… я не знаю… не уверен… Что это? — В глазах защипало от подступивших слез.
— Все хорошо. Прочти.
— Прочти, — негромко сказал Фаусто.
Адам взял со столика сигареты и направился к скамье в конце сада.
«Мой дорогой Адам!
Надеюсь, это письмо застанет Вас в полном здравии и добром расположении духа. Если же нет — а я подозреваю, что так оно и будет, — то винить в этом следует лишь меня.
Может быть, Антонелла уже рассказала о наших последних событиях, и в таком случае многое из того, что я пишу, не станет для Вас сюрпризом. В любом случае Вы должны знать, что ко всему случившемуся Антонелла не имеет ровным счетом никакого отношения. Как и Вы, она ни в чем не виновата. Об остальных этого сказать нельзя. Пожалуйста, не судите слишком сурово Марию и Фаусто. Они лишь делали то, о чем их просила я, и не всегда добровольно.
Я использовала Вас, Адам. Использовала еще до нашего знакомства, использовала, пока Вы были здесь, и, может быть, использую сейчас. Я не жду Вашего прощения, но надеюсь, что когда-нибудь Вы поймете мои мотивы. Как сказал Вергилий, обращаясь к Данте в начале „Божественной комедии“ — благодаря Вам я перечитала ее: „Чтоб выйти, надобно пройти“. Так и у меня. Очутившись во мраке, я нашла для себя только один выход.
