– Мабиль?
– А почему бы и нет? Она очень хитрая и коварная. Думаю, она разожгла в себе нечто вроде ненависти к нам… Ненависти слабых, которые предпочитают преследовать еще более угнетенных, чем они сами, чтобы не навлечь на себя гнев своего повелителя.
– Я был заинтригован, если не сказать встревожен тем оборотом, который вы придали этой… беседе, мадам.
Аньес улыбнулась, пристально глядя на Клемана.
– Наступательный… Боевой поединок, это хочешь сказать?
– Вот именно.
– Видишь ли, Клеман, поскольку женщины вынуждены подчиняться мужчинам, они умеют заплетать следы, по примеру дичи. Через несколько лет ты это лучше поймешь.
– Какой дичи?
– Хм… секача,
[51]
разумеется.
– Они крупные, но чуткие и предпочитают пугать, а не нападать.
– Но когда нападают, ничто не может устоять под их напором. Монж де Брине прощупывал меня. Это стало очевидным после первых же его слов. Но я не знаю, почему он это делал. И напротив, я знаю, что ни одно из моих объяснений не стало для него новостью. Теперь остается выяснить, какие подлинные причины двигали им, когда он решил посетить меня. Кроме того, нельзя было допустить, чтобы он догадался о моих опасениях.
– Говорят, граф д'Отон – очень могущественный человек.
– Да, он очень могущественный.
– А ваш сводный брат – ординарный барон и его вассал.
– А я вассал Эда, что делает меня вавассалом
[52]
графа.
– Вы встречались с ним?
– Я помню, как молодой высокий человек, угрюмый и неразговорчивый, приехал навестить покойного барона Робера. Только и всего. Я была тогда маленькой девочкой.
– Не могли бы вы, мадам, заручиться его непосредственным покровительством?
– Тебе, как и мне, хорошо известно, что сеньор сеньора не вмешивается в дела своего непосредственного вассала, за исключением отказа в правосудии или ложного суда.
[53]
Но это не наш случай. Артюс д'Отон не станет вмешиваться в семейные споры, иначе сложится щекотливая политическая ситуация, которая может ему навредить. Конечно, Эд – мелкий сеньор, но у него есть весомый козырь: его железные рудники.
– Его железный рудник, последний, и, как говорят, он истощился, – поправил Аньес Клеман.
– И все же он добывает достаточно железа, чтобы производить впечатление на короля. Клеман…
– Мадам?
– Я так корю себя за то, что впутала тебя в эти интриги, но…
Клеман сразу же понял, что тревожило Аньес, и поспешил ее успокоить:
– После своего визита в часовню Мабиль довольно долго никуда не выходила и не встречалась ни с кем, кто мог бы сыграть роль гонца и сообщить о ее открытиях вашему брату.
Аньес протянула руку, и Клеман прижался к ее ладони, закрыв глаза.
Ближе к вечеру другой неожиданный визит отнюдь не улучшил настроение Аньес. Жанна д'Амблен из Клэре совершала свое ежемесячное путешествие. Обычно Аньес нравилась живая непосредственность монастырской казначеи. Она всегда привозила с собой множество незатейливых историй, анекдотов о своих встречах с зажиточными горожанами, крупными торговцами, откупщиками или же местными дворянами, которые развлекали молодую женщину. Все сведения о мире – рождения, браки, смерти, беременности и урожаи – доходили до нее благодаря казначее. Но сегодня было видно, что сестру снедало какое-то беспокойство. Женщины расположились в небольшой прихожей перед покоями Аньес, где стояли изящный столик и два кресла. От легкого ветерка накидка Аньес зашевелилась. Она посмотрела на высокое окно. Несколько стеклянных ромбов, обрамленных свинцом, были разбиты. Птица? Но когда? В течение дня она только проходила несколько раз через эту маленькую комнату и располагалась там лишь в тех случаях, когда ей наносила визит какая-нибудь дама, то есть крайне редко. Что за несчастливый день! Стекло стоило так дорого, было такой редкостью… Несколько застекленных окон мануария были лишь воспоминаниями о расточительных вкусах Гуго. Когда наступала зима, другие окна утепляли полотнами и шкурами. Где найти деньги, чтобы вставить недостающие ромбы? Чуть позже… Аньес сделала над собой усилие и занялась своей гостьей:
– Не выпьете ли чарку медовухи?
– Я никогда не отказываюсь от хорошей медовухи, а та, что варят у вас, одна из самых лучших.
– Вы мне льстите.
Улыбке, которой одарила Аньес казначея, не хватало убедительности. Впрочем, она тут же перешла в наступление:
– Я приехала, как только узнала о визите бальи.
– Новости быстро распространяются, – откликнулась Аньес.
– Не совсем так. Монж де Брине сначала посетил Клэре. Сразу же после лауд*.
– А почему он приехал в аббатство еще до рассвета?
– Чтобы побеседовать с нашей матушкой. Тогда мы и узнали, что затем он собирается ехать в Суарси. Больше мне ничего не известно. Наша матушка попросила меня съездить к вам, чтобы убедиться, что с вами все в порядке. Да так бы я и поступила, если бы ее мысль не опередила мою, – добавила Жанна д'Амблен. – Какой ужас – все эти убийства! Ведь речь идет об убийствах, не правда ли?
– Все заставляет нас думать именно так.
– Ужас! – повторила казначея, положив руку на массивное деревянное распятие, висевшее у нее на груди. – Монахи… Сестра Аделаида права. Эта история с тонзурой такая таинственная… Но почему эти три, а возможно, и все четыре монаха отрастили волосы?
– Чтобы раствориться в толпе, стать незаметными, полагаю.
– Хм… Убедительное предположение. Во всяком случае, оно подходит для второго, того эмиссара Папы, с которым встречалась наша матушка. После его визита она была так взволнована… Разумеется, мы связали ее волнение с ним гораздо позже, поскольку не знали, с какой миссией он приезжал.
– А послание, которое он с собой вез? – встрепенулась Аньес, хотя знала ответ благодаря бальи.
– Исчезло. Наша матушка потеряла аппетит. Она отказалась поведать нам о содержании послания, а поскольку я ее хорошо знаю, то не сомневаюсь в весомости причин, которыми она руководствовалась.
– Но другие жертвы…
– … не посещали нас, если вы об этом спрашиваете. Немногие мужчины, за исключением каноника и наших юных учеников, могут попасть в монастырь, иначе нам стоило бы большого труда соблюдать обеты, ведь их лица выражают такую горячую признательность.
Она замолчала и несколько минут хмуро смотрела на Аньес, а потом продолжила:
– Сейчас затевается что-то ужасное, я чувствую это. Впрочем, не только я одна. Тибода де Гартамп, наша сестра-гостиничная, другие, даже Иоланда де Флери, которую, казалось бы, ничто не может смутить, тоже встревожены. А отчаянное молчание нашей матушки только разжигает беспокойство. Да, это отчаянное молчание. Она замкнулась в себе, чтобы защитить нас, всех своих дочерей, но я не знаю от чего. Мы боимся, мадам…
