Раздался такой знакомый скрежет открываемого замка. Но Аньес не сделала ни одного движения. Она плыла, убаюкиваемая каким-то густым туманом.
— Вставай, женщина де Суарси! — прорычал один из мужчин, вошедших в камеру. — Вставай, слышишь?
Как было бы хорошо остаться здесь, сидя в этой зловонной грязи… Но какой-то инстинкт подсказал Аньес, что ей необходимо скрывать причину своего равнодушия. Флорен не должен был узнать, что она парит вне своего тела после того, как разжевала коричневый шарик. Ей удалось встать на четвереньки, а затем выпрямиться. Она шаталась из стороны в сторону, словно пьяная. Один из зубоскаливших мужчин сказал:
— Да тебе надо еще меньше, чем моей, чтобы улететь на седьмое небо!
Другой мужчина выразил свое одобрение неприличным смехом, смысла которого Аньес не поняла. О каком небе они говорили? Тело Аньес отяжелело от приятной истомы, и им пришлось тащить ее по коридору. Стражник, тот, который смеялся, заявил:
— Им не следовало бы подвергать их таким лишениям… В конце концов, тащить приходится нам. Посмотри на это, она с трудом передвигает ноги. Говорю тебе, она сдохнет после первого получаса, — сделал он вывод, намекая на обязательную процедуру пыток.
Действительно, процедура требовала, чтобы после каждого заданного вопроса пытки продолжались полчаса. Удивительно скрупулезный расчет страданий! Но многие инквизиторы пренебрегали им. Затем им было достаточно произнести mea culpa
[69]
, чтобы получить прощение от своего брата, поскольку инквизиторы имели право отпускать друг другу грехи.
Стражники держали ее за подмышки до тех пор, пока не открылась дверь, ведущая в пыточный зал. То, что увидела Аньес, заставило ее похолодеть от ужаса.
Длинный стол, достаточно длинный, чтобы положить на него человека. Длинный стол, блестевший от темно-красной крови. Внизу — желоб, в котором слиплись странные слизкие комья. Снова кровь. Всюду кровь. Кровь на лице Флорена, кровь на его руках, вплоть до закатанных до локтей рукавов. Кровь на кожаном фартуке палача, который стоял в углу, скрестив руки на груди. Кровь на стенах, кровь на ремнях, свисавших со стола. Море человеческой крови.
Никола Флорен направился к Аньес. Его лицо было мокрым от пота, а глаза блестели от опьяняющей радости. Аньес сразу же поняла причину его возбужденного состояния: кровь, вопли, бесконечные страдания, разорванная плоть, смерть. Аньес посмотрела на него и сказала решительным тоном:
— Вы прокляты, и вам нет прощения.
Флорен нагнулся к ней и, улыбаясь, коснулся губами ее губ.
— Вы так думаете? — выдохнул он ей прямо в рот.
Потом он повернулся, изящной походкой подошел к палачу и приказал:
— Ну, хватит болтать. Нас ждет работа, и меня снедает желание приступить к ней. Какая удачная игра слов!
Сильная рука сдернула с Аньес платье и бросила женщину на стол. Другая рука грубо перевернула ее на живот. Аньес запаниковала. Прикоснувшись животом к липкой крови в углублении на деревянном столе, она впала в бесконечное отчаяние. Аньес окунулась в кровь другого человека, в страдания другого человека, который перед ней сошел в этот ад. Она едва чувствовала ремни, безжалостно сжимавшие ее спину.
Флорен схватил ее потускневшие медные волосы и с сожалением отбросил их набок. Он ошибался в причинах, вызвавших скорбь его жертвы, и промурлыкал:
— Ну, ну… Мы еще не начали. Нагота — всего лишь пустяк по сравнению со всем остальным. Скоро вы сами это поймете. Аньес Филиппина Клэр де Суарси, урожденная Ларне, сегодня вы предстали перед своими судьями, чтобы ответить за преступления в пособничестве ереси и в личной ереси, отягченные исповедованием культа единого бога, соблазнением Божьего человека, которое мы заслушаем позже, колдовством с вызыванием демонов. Последний раз спрашиваю, вы признаетесь?
Можно ли распознать человека по запаху его крови? Можно ли молиться за него, уткнувшись носом в красный след его пролитой жизни?
— Вы не признаетесь, — быстро констатировал Флорен, поскольку признание принесло бы ему разочарование.
Флорен почувствовал жар внизу живота; его член напрягся. Он так долго ждал этого момента. Пытаясь обуздать все сильнее охватывавшую его радость, он боролся желанием зажмуриться от переполнявшего его наслаждения. Он боролся с желанием броситься на нее, залезть ей на спину и кусать, зубами рвать эту прекрасную бледную кожу, чтобы кровь его великолепной жертвы потекла ему в рот.
— Отметьте, письмоводитель! — крикнул Флорен в направлении горевшего масляного светильника, который, казалось, парил в нескольких сантиметрах над утоптанной землей. — Отметьте, что мадам де Суарси отказывается признаваться и что она сохраняет полное молчание, свидетельствующее о ее виновности.
Очень молодой человек, сидевший на земле с поджатыми ногами, кивнул головой и удостоверил отказ от показаний.
— Палач, кнут, быстро! — рявкнул Флорен, протягивая руку к верзиле в кожаном фартуке. — Письмоводитель, отметьте, что мы соблюдаем процедуру, сначала подвергая обвиняемую наказаниям, предназначенным для женщин. Если наше великодушие не будет вознаграждено признаниями, мы прибегнем к другим методам убеждения.
Флорен посмотрел на открытую жаровню, на которой краснели узкие металлические лезвия.
Когда Аньес услышала свист кнута, она напряглась всем телом. Кнут с силой опустился на ее спину, и она застонала. Однако ей показалось, что она сможет вытерпеть укусы этих толстых кожаных полосок. Удары обрушивались на Аньес целую вечность. Ее тело вздрагивало при каждой новой убийственной волне. Аньес отчетливо чувствовала, как разрывалась ее кожа. Ткань, которой было больно. Что-то нежное и теплое стекало по спине на бока, а затем капало на стол. И все же плоть горела, хотя едва ли это была ее плоть. Аньес в голову пришла утешительная мысль: ее кровь сольется с кровью несчастной души, которая до нее лежала на этом столе. Она почувствовала, как рука мучителя гладит ее израненную плоть, а на ее раны льется дождь из какого-то порошка. Несмотря на разжеванный коричневый шарик, она почувствовала острую боль и пронзительно закричала. Соль. Этот демон сыпал на ее раны соль.
Аньес почувствовала, как теряет сознание, и молила, чтобы это произошло поскорее. Словно в кошмарном сне, она слышала, как истерически рыдал Флорен. Он впал в экстаз от возбуждения, он хихикал от восторга, одновременно требуя, чтобы она исповедалась в своих грехах. Потом голосом, дрожавшим от неистовой радости, Флорен крикнул:
— Палач, эта ведьма сопротивляется Богу… Железо… Железо, раскаленное добела…
Посыпались жестокие удары. Из груди Аньес вырвалось рыдание, прямо перед тем, как на нее снизошла благодать и она потеряла сознание.
Перед инквизитором стоял Жан де Риу. Он старался не смотреть на несчастную Аньес, напустив на себя равнодушный вид. Флорен, согнувшись пополам, задыхался. Его лицо было покрыто потом, взгляд блуждал. К горлу доминиканца де Риу подступила тошнота, и он с трудом подавил в себе жгучее желание немедленно разделаться с инквизитором в этом подвале, который тот превратил ради своего удовольствия в зал чудовищных игр. Но указания, которые ему дал Леоне, были предельно четкими: суд Божий. Ни слова не говоря, Жан де Риу протянул мучителю послание.
