— Нотариус, извольте, прошу вас, предъявите нам вещь, которую мы отдали вам на хранение, чтобы ничто не могло помешать нашему расследованию.
Мэтр Готье Рише вскочил как ошпаренный и, мелко семеня, подбежал к инквизитору. Он вытащил из кармана судейской мантии кошелек, вытряхнул его содержимое на ладонь, внимательно посмотрел на него и заявил:
— Мы, Готье Рише, нотариус Алансона, удостоверяем, что именно эту вещь нам отдал на хранение сеньор инквизитор Жак дю Пилэ, чтобы предотвратить любую попытку подмены.
Он передал вещь инквизитору и вернулся на свое место забавной подпрыгивающей походкой.
Жак дю Пилэ подошел почти вплотную к Артюсу д’Отону, раскрыл ладонь и спросил:
— Мессир, узнаете ли вы этот предмет?
На какое-то мгновение Артюс оцепенел. Что это за кольцо с трехгранным радужным белым камнем? Когда он узнал кольцо, его охватила ярость вместе с глубокой печалью. Кольцо с опалом, обручившее его с мадемуазель Мадлен д’Омуа, скрепившее условный торговый союз, выгодную сделку, которую он заключил с ее отцом. Нежная, почти прозрачная
Мадлен, которую покинуло желание жить, едва ей пришлось расстаться с родителями и оставить родной мануарий. Трагическая хрупкая птичка, о которой у него остались смутные воспоминания. Она отдалась смерти с полнейшим равнодушием. С точно таким же, с каким она встретила первый крик их сына Гозлена, умершего несколькими годами позже.
— Это кольцо, скрепившее мой первый брак с мадемуазель д’Омуа.
— Вы подтверждаете, что кольцо принадлежит вам? -Да.
Жак дю Пилэ выдержал паузу. Артюс расценил молчание как уловку, призванную произвести впечатление на доминиканцев. Но он ошибался. Пилэ ненавидел себя за то, что ему приходилось принимать участие в этом жалком фарсе. Однако он не мог отступить. Его горечь смягчало жалкое утешение. Мсье д’Отон мог напасть на сеньора инквизитора, полного решимости понравиться камерленго любой ценой, даже ценой жизни невиновного.
— Как вы можете прояснить нам эту тайну, монсеньор д’Отон? Из ваших слов явствует, что вы не знали, где живет Никола Флорен, никогда не переступали порога его дома.
— Это правда.
— Правда? Значит, это кольцо попало к нему по мановению волшебной палочки?
Печаль улетучилась, осталась лишь ярость.
— Что?! — почти закричал Артюс. — Вы выдумали, что нашли мое обручальное кольцо у сеньора инквизитора?
— Что вы себе позволяете! Я ничего не выдумываю! Я использую бесспорные доказательства, предоставленные мне следователями.
Возражение последовало незамедлительно:
— Как дворянин дворянину скажу вам, мсье: речь идет о мерзости, от которой вы должны покраснеть до корней волос!
Оскорбление уязвило сеньора инквизитора сильнее, чем пощечина. Жак дю Пилэ закрыл глаза и с трудом сглотнул слюну. От графа д’Отона исходила странная непоколебимая сила. Пилэ был уверен, что внешность графа обманчива. За куртуазными манерами, безукоризненной учтивостью скрывался человек пылкий, страстный, мужчина, для которого честь и данное слово были превыше любых сделок, любых компромиссов. Он взял себя в руки, подумав, что Артюс д’Отон никогда не узнает об усилиях, которые он предпринял, чтобы спасти графа от худшего.
— Кольцо было найдено недавно. Оно провалилось в щели между паркетинами, прямо перед камином, в том самом месте, где был убит сеньор инквизитор.
— И это произошло почти два года назад? Так почему же первые следователи не заметили кольцо? Разве с тех пор в доме никто не живет?
— Секретарь, что известно об этом доме?
Молодой секретарь стал перебирать документы, лежавшие на чернильном приборе.
— Э-э-э... Через три месяца после смерти нашего досточтимого сеньора инквизитора Флорена дом был продан солевару Жану Шовэ, который с тех пор там живет вместе с семьей.
— Так, значит, — вышел из себя граф д’Отон, — надо полагать, что хозяйка дома и ее служанки не замечали кольцо? Хозяйка должна незамедлительно наказать свою прислугу. Ее дом содержится из рук вон плохо, если никто не чистит полы и не вытаскивает всякий сор, застрявший в щелях!
— Не ломайте комедию, мессир д’Отон, — только и мог сказать инквизитор, исчерпавший все свои аргументы.
— Комедию! Да вы шутить изволите, мсье! Этот допрос — глупая комедия! Моя первая супруга скончалась незадолго до смерти моего сына. Траур по наследнику лишил меня разума. Я не утверждаю, что смерть супруги оставила меня равнодушным. При всем моем уважении к ней, мы были чужими друг другу, хотя и жили вместе. Это послужит хорошим уроком вашим так называемым следователям. Я снял с безымянного пальца обручальное кольцо, как только моя супруга умерла. Это было много, очень много лет назад. Слишком тягостные воспоминания. — Артюс сжал зубы и буквально прошипел: — Иными словами, тот или та, кто украл кольцо, чтобы уж не знаю кому понравиться, плохо меня знает. Этот приспешник допустил грубейшую ошибку, ибо все мое окружение засвидетельствует, что я не ношу это кольцо уже целую вечность.
— Мы оценили вашу увертку, — без особого энтузиазма попытался защититься Жак дю Пилэ. — Однако, как вы понимаете, необходимо провести проверку. Инквизиция справедлива и милосердна. Мы призваны установить невиновность, понять. Если ваши слова подтвердятся, мы с радостью причислим вас к душам, на которые сходит благодать Господня. Однако, поскольку я обязан провести следствие в полном объеме с единственной целью снять с вас все подозрения, вам необходимо согласиться на наше гостеприимство. Разумеется, мы не в состоянии обеспечить вам комфорт, к которому вы привыкли. Но в вашем случае речь не идет о murus strictusравно как об обычной для этих мест пище, состоящей из воды, трех мисок молочного супа с корнеплодами
[102]
и четвертью хлеба голода
[103]
. Этому наказанию мы подвергаем подлинных виновных, чтобы они думали о спасении своей души.
— Какое великодушие! — сыронизировал Артюс д’Отон. — Тем не менее, чтобы доставить вам удовольствие, я буду довольствоваться молочным супом и хлебом голода. Моя су-пруга сумела выстоять. И пусть я не уверен, что моя душа такая же стойкая, как ее душа, мое упрямство можно сравнить только с упрямством моей супруги.
Инквизитор пропустил колкость мимо ушей. Он сказал, стараясь не выдать своего раздражения:
— Можете ли вы дать мне слово, мсье д’Отон, что вы будете вести себя благоразумно, или я должен приказать заковать вас в оковы?
— Даю вам слово, мсье.
