Плющильщик
[127]
, так и не снявший кожаный фартук, медленно пил вино маленькими глотками. Он аккуратно сложил упленд из грубой шерсти, подбитый заячьим мехом, на соседний стул. Завсегдатаи таверны «Одноглазый кот» хорошо понимали, что это означало: посетитель не хочет, чтобы к нему подсаживались. Особенно если речь шла о болтунах, горящих желанием плюхнуться за стол, чтобы затем спросить у незнакомца, не мешает ли ему их навязчивое присутствие.
Наконец тот, кого он ждал, вошел в таверну. Плющильщик приветствовал его улыбкой.
Аньян снял плащ, насквозь промокший под ливнем, вздохнул с облегчением и прошептал:
— Ры...
— Тише... Здесь я для всех Франсуа. Садитесь, мой славный Аньян. Благодарю Бога за радость, что вновь вижу вас.
— Признаюсь вам, послания, которыми мы обменивались после вашего отъезда на Кипр, в которых я сообщал вам новости о графине, служили мне надежной поддержкой. Знаете ли, ры... Франсуа, в Доме инквизиции, где постоянно царит суета, я неожиданно обнаружил пустыню одиночества. Разве это не грустно, что я вдруг понял, что у меня нет друзей, ни одного человека, которому я смог бы довериться, кроме вас? А ведь я был знаком с вами всего несколько часов, и к тому же вы были так далеко.
— Грустно? Не думаю. У нас есть друзья, которых мы заслуживаем. По сути, вы ведете строго упорядоченное существование, определяемое законами и приказами других людей. Ваши друзья похожи на вас. Вы, поставив свою безопасность под угрозу, примкнули ко мне, чтобы вести бесконечную битву с тьмой. А ведь очень мало найдется таких, кто способен на это. Люди смутно чувствуют, что мы не такие, как они, и сторонятся нас, поскольку мы вносим смятение в их умы. Я не осуждаю их. Тем не менее мы не одни, Аньян. Нас множество. Выпьем за величие людей.
Два года назад во время ужина, которым Леоне угощал молодого клирика в таверне «Красная кобыла», немного подвыпивший Аньян поведал ему о своих разочарованиях, упреках совести, которые глодали его из-за того, что он принимал участие, пусть косвенное, в том, что сам называл позором. Запинаясь от страха и выпитой медовухи, он со слезами на глазах признался в своей добровольной слепоте. По сути, он знал, хотя и гнал подобные мысли прочь, что многие инквизиторские процедуры на самом деле были зловещими и кровавыми клоунадами. Инквизиция была призвана внушать ужас, убивать в зародыше любое стремление к неповиновению. И она превосходно справлялась со своей задачей. Никола Флорен, этот демон, ополчившийся на доблестную Аньес де Суарси, заставил Аньяна прозреть. Только и всего. Тогда Леоне с интересом смотрел на это маленькое лицо куницы. Глаза Аньяна горели всепоглощающей страстью. Как ни странно, Леоне нисколько не сомневался в искренней вере и огромном мужестве молодого клирика. И хотя путь Леоне совсем недавно пересекся с дорогой Аньяна, недоверие, никогда прежде не покидавшее рыцаря, исчезло. Почти еле слышным шепотом он поведал молодому человеку об их поисках. О чрезвычайной важности Аньес де Суарси и ее будущей дочери, о другой крови, которую они будут передавать вплоть до второго пришествия. Потрясенный до глубины души молодой секретарь пристально смотрел на рыцаря, будучи не в состоянии вымолвить ни единого слова. Наконец он прошептал:
— Значит, я прав. Мадам де Суарси — ангел, изменивший мою жизнь муравья. Все свои слабые возможности, все свое упорство... Моя жизнь, рыцарь... Отдаю их вам. Отдаю их мадам де Суарси и ее будущей дочери.
Так Аньян присоединился к когорте служителей Света, которые веками действовали тайно, оберегая второе пришествие. Во время того ужина они решили, что молодой человек останется в Доме инквизиции и будет следить за непосредственными их врагами. Они также договорились, что он будет сообщать Леоне, который вскоре должен был уехать в кипрскую цитадель Лимассол, все подробности, связанные с Аньес де Суарси.
Аньян вкратце рассказал рыцарю о визите доминиканца Анри Вьеви, уточнив, что он сумел предупредить лютниста Дени Лафоржа.
— Почему доминиканец так усердно его ищет, что ему даже пришлось обратиться за помощью к Дому инквизиции? Ведь Лафорж — не еретик. Впрочем, вы в этом уверены? — спросил Леоне.
— О да! Однако рекомендательное письмо было написано камерленго. Таким образом, можно сделать вывод, что Лафорж причастен к тому, что вот уже многие годы вызывает у нас беспокойство. Я не мог дожидаться вашего приезда в Алансон. Они успели бы его арестовать. Поэтому я посоветовал ему бежать, не задавая никаких вопросов.
— Вы правильно поступили, — одобрил Аньяна Леоне. — А монсеньор д’Отон?
— Он томится в камере. Впрочем, с ним почтительно обращаются. Жак дю Пилэ, сеньор инквизитор, которому поручено вести допрос, кажется мне человеком чести. Похоже, он пребывает в большом затруднении. Он во что бы то ни стало хочет узнать правду об обручальном кольце, так удачно найденном на месте преступления через два года. Однако он будет тянуть время. Процедура дает ему на это право. Если ему будет угодно, монсеньор д’Отон может провести остаток своей жизни в этом подземелье.
— Он выполняет порученные распоряжения, — сделал вывод Леоне. — Тем не менее я удивляюсь, почему для исполнения своих гнусных замыслов они не прибегли к помощи другого Флорена. Инквизитора, который без зазрения совести подтасовал бы доказательства и свидетельства.
— Пилэ не принадлежит к числу таких инквизиторов, в этом я могу поклясться. Он суровый, строгий, но не подлый человек.
— Значит, они ошиблись в своем выборе, а это служит очередным доказательством, что Бог на нашей стороне.
— Не сомневаюсь. Я думаю, что выбор пал на Пилэ, поскольку он приходится кузеном монсеньору Эвре, сводному брату короля, — добавил Аньян. — Приказ предстать перед судом монсеньор д’Отон получил от самого короля, которому хотелось бы снискать милость Климента V. Таким образом, епископ Эвре мог надеяться, что Жак дю Пилэ, непосредственно подчиняющийся ему, окажет услугу своему кузену, проявив чрезвычайную строгость к графу д’Отону, более того, не побоявшись сфальсифицировать доказательства.
— Полагаю, вы правы, — согласился рыцарь. — Аньян, я по-прежнему очень боюсь за жизнь мадам д’Отон. Бенедетти мог поручить отравить графиню только надежному сообщнику из своего ближайшего окружения. Мне надо добраться до него и уничтожить. Это, разумеется, не станет окончанием войны, ибо вскоре Бенедетти найдет нового сообщника. Но, во всяком случае, мы получим передышку.
— Вы полагаете, что этот сообщник находится в Алансоне?
— Не знаю. Так или иначе, в округе не так уж много больших городов, где можно затеряться, завербовать подручных и разработать стратагемы.
— Алансон и Шартр. Было бы неразумно укрываться в Отон-дю-Перш. Мортань не подходит, поскольку это маленький город. Незнакомца там быстро заметят. Я займусь Алансоном, Франсуа.
