Уже наступала ночь, когда Франческо де Леоне добрался до толстых квадратных башен мануария. Спускалась сырая прохлада. Сквозь кожаные занавеси, закрывавшие узкие окна просторного общего зала, просвечивали отблески огня факелов. Это было единственным признаком, что в мануарии еще не легли спать.
Леоне спешился и привязал свою лошадь к одному из колец, вделанных в стену служебных помещений.
— Стой, моя хорошая, — прошептал он на ухо лошади. — Мы переночуем здесь. Было бы неразумно продолжать путь. Тебя вымоют и накормят.
Леоне пришлось долго колотить кулаком в массивную деревянную дверь, прежде чем он услышал недоверчивый голос:
— Кто там в этот недобрый для христиан час?
— Рыцарь-госпитальер Франческо де Леоне, Аделина. Я был гостем вашей госпожи и прошу приютить меня на ночь. Меня и мою лошадь.
Раздался лязг тяжелого железного засова, запиравшего дверь.
В дверном проеме появилась Аделина. Присев в реверансе, она одной рукой придерживала тяжелую дверь, а второй пыталась поправить шапочку, и поэтому чуть не упала.
— Ах... И вправду это вы, рыцарь, Боже милосердный, а наша добрая дама нас не предупредила... Что же я могу предложить вам?
— Густая похлебка и кусок хлеба станут для меня настоящим пиршеством, моя славная Аделина. Я недавно ел. Не займется ли Жильбер моей лошадью? А потом мне надо с ним поговорить.
— У меня остался гороховый суп со свиным салом и прочей всякой всячиной. Честное слово, он очень сытный. Простодушный небось уже храпит. Он спит как сурок, поверьте мне. Я поставлю горшок на очаг и разбужу его.
Наконец Аделина распахнула тяжелую дверь и впустила рыцаря в дом. Затем она убежала на кухню, оставив Леоне в зловещем просторном зале со стенами, почерневшими от копоти факелов. На госпитальера нахлынула волна воспоминаний. Здесь Аньес вышла из себя, заставив его ответить на все вопросы. Здесь она почти угрожала ему, в страхе за Клемана, ее родного сына. Здесь она призналась, глядя куда-то вдаль, что ее дети были зачаты от других мужчин, поскольку ее супруг был бесплоден. Она унижала себя, называла себя шлюхой. А ведь она была самой великолепной, самой лучезарной женщиной из всех, которых он когда-либо встречал.
Вошла Аделина. Из кухни она принесла дрова и хворост.
— Положите все это на пол, Аделина. Я сам разожгу огонь. Разбудите Жильбера, прошу вас. Моя лошадь устала. Ее мышцы разгорячились от скачки. Я боюсь, что она простудится.
Угловатая девушка бросилась исполнять просьбу Леоне.
Рыцарь разжег огонь, потом тяжело опустился на массивный сундук, стоявший возле камина.
Столько лет, столько шагов наугад, столько беспокойных ночей, столько разочарований, но он наконец близок к цели. Леоне не сомневался в этом. Теперь осталось лишь открыть потайную дверь. Ту самую, за которой скрывался Свет.
— Наш рыцарь, друг нашей доброй феи! — прогремел Жильбер Простодушный, сжимая в руках шапку.
Немного заспанный, с взлохмаченными волосами, но радостный, Жильбер переминался с ноги на ногу, стоя в дверях просторного зала. Леоне встал и сделал несколько шагов ему навстречу.
— Входи, славный Жильбер, и закрой дверь. Ночь выдалась холодной.
Жильбер не заставил себя просить дважды. Он легко захлопнул тяжелую дверь.
— Я поставил в стойло ведро со свежей водой и дал вашей лошади овса. Ночь для нее будет доброй.
— Спасибо, Жильбер. Я уеду завтра на рассвете. Оседлай ее заранее. А теперь подойди ближе. Мне нужно объяснить тебе кое-что. Это очень серьезно, — медленно и мягко сказал Леоне, так, как обращалась к Простодушному Аньес.
— Да, да...
Жильбер, нахмурив лоб от напряжения, подошел к рыцарю.
— Речь идет о доброй фее, нашей даме.
На лице грубоватого, но славного Жильбера отразилась тревога.
— Что такое? — угрожающее спросил он.
Леоне подумал, что гигант чувствовал эмоции других, даже когда те тщательно скрывали их. Рыцарь, стараясь не разжигать тревоги Жильбера, полагая, что тот может стать опасным при одной мысли, что его фее грозит беда, продолжал:
— Некоторые подлецы не любят добрых фей. Так устроен мир...
— Мерзавцы, негодяи! Я воткну им головы в их же задницы! — воскликнул Жильбер, потрясая кулаками, способными свернуть шею лошади.
— Успокойся, Жильбер! Ради нашей дамы, ради ее счастья.
Эти слова произвели магическое действие. Лицо гиганта
приобрело обычный вид, а губы растянулись в восторженной улыбке. Он пробормотал:
— Да, да... Она спасла меня. Моя фея. Я тогда был совсем маленьким. Они хотели бросить меня в зловонную канаву вместе с гниющими трупами. Они не посмели. Она надрала им уши. Мне было холодно. Она накормила меня. Моя фея. Она защитила меня.
Леоне понял, что крестьяне попытались отправить лишний рот в лучший из миров, но дама де Суарси не позволила им погубить дурачка Жильбера. А ведь тогда она была совсем юной. Леоне протяжно вздохнул, пытаясь совладать с охватившей его нежностью.
— Она великолепная женщина.
— Да, — согласился Жильбер, кивая головой.
— Слушай меня внимательно, славный Жильбер. Я должен уехать и не смогу защитить ее от этих мерзавцев и негодяев. Ты меня понимаешь?
-Да.
— Твоя фея скоро приедет в Суарси и проведет здесь несколько дней.
— А... Господи Иисусе! — обрадовался Жильбер Простодушный, захлопав в ладоши.
— Ее будут сопровождать два жандарма, но я все равно беспокоюсь. Нашей даме противостоят могущественные демоны.
— Я не боюсь демонов! Нашу даму хранят милосердный Иисус и Жильбер! — прорычал гигант.
— Они очень хитрые. Я хочу, чтобы ты защитил нашу фею. Ты должен неустанно следить за ней. Ты меня понял? Если ты заподозришь, что затевается что-то дурное, немедленно пошли одного из слуг к бальи в Отон-дю-Перш.
— Да, да... Я оседлаю лошадь, и он вихрем помчится. А затем бальи отрубит головы этим мерзавцам.
— Правильно. Возможно, среди них будет женщина. Очень красивая, белокурая, с зелеными глазами. Она выглядит как добрая фея, но на самом деле она демон. Самый худший из всех.
Жильбер крепко сцепил руки и прорычал сквозь зубы:
— Я раздавлю ее как гадюку. Она не причинит зла моей фее.
— Ты не сможешь этого сделать. Она дворянка. Ты не имеешь права поднять на нее руку. Иначе они замучают тебя до
смерти, и наша добрая фея опечалится. Сильно опечалится. Ведь ты же не хочешь, чтобы она плакала?
Но Жильбер уже забыл о пытках, которым его подвергнут, если он поднимет руку на «подлого демона». Он запомнил лишь главное для себя, а главное было связано с его дамой. Он нахмурился, думая о том горе, которое мог бы ей причинить, и простонал:
