Дни, прошедшие с момента возвращения Артюса в замок, были наполнены молчанием, прерываемым лишь светскими беседами. После бесконечного облегчения, которое она испытала, когда ее дражайший супруг наконец обрел свободу и был отмыт от всех подозрений, после всепоглощающей радости, от которой она задрожала всем телом, едва увидела, как он, исхудавший, спешивается во дворе, после безумных ночей любви, когда она рыдала от счастья и благодарности к Господу, Аньес почувствовала, что наступило время немых вопросов. Вопросов, которые отравляли все дни, настолько опасными были ответы на них. Аньес чувствовала, что они вот-вот сорвутся с языка ее супруга. Но безукоризненно воспитанный и благородный мужчина не решался их задавать, боясь поставить ее в безвыходное положение. Аньес презирала себя за трусость, которую неожиданно обнаружила у себя. И это она, бесстрашно вступавшая в схватки! Любовь к ближнему всегда делает человека трусливым, ибо он боится потерять дорогое существо. Она тщетно повторяла себе, что нет ничего более катастрофического, чем разрушительное воздействие неуверенности. Мужество оставило Аньес. Порой она бросалась к кабинету супруга, преисполненная решимости рассказать всю правду о своем прошлом, о дочерях, Клеманс, пророчестве, подлинной роли Леоне, поисках. Но в нескольких футах от двери кабинета она останавливалась и возвращалась в свои апартаменты. Сотни раз она надеялась, что слово или вздох принудят ее к откровениям вопреки собственной воле. Напрасно.
Аньес показалось, что ужин длится бесконечно долго. Она, которой никогда прежде не докучали присутствие супруга, его улыбки, влюбленные взгляды, считала минуты между переменами блюд. И это приводило ее в отчаяние. Признания роились в ее голове, готовые вырваться наружу. Но от ужаса перед непредсказуемыми последствиями они застревали у нее в горле. Нет, она не уставала от взглядов Артюса, от его слов и жестов. Тем не менее сейчас его общество удручало ее. Служанка поставила на стол третью перемену, шодюме
[142]
из щуки, политой кислым виноградным соком и белым вином и приправленной щепоткой шафрана и имбиря. Кисловатый вкус соуса как нельзя лучше сочетался с нежной рыбой.
— Вы такая задумчивая, моя любимая... И совсем неразговорчивая. Вы хорошо себя чувствуете после той чудовищной истории, чуть не стоившей вам жизни? Ах, мадам, как только я вспоминаю об этом, мои ноги становятся ватными. Я постоянно с ужасом думаю, во что тогда превратилась бы моя жизнь, целиком принадлежащая вам. — Юмор немного разогнал запоздалый страх, и граф с улыбкой закончил: — Вы можете мне возразить, что это еще одно прекрасное доказательство мужского эгоизма.
— Что вы, друг мой! Это прекрасное доказательство любви в глазах дамы, наполнившей жизнь своего возлюбленного новым смыслом. Отвечая на ваш вопрос, скажу, что здоровье понемногу возвращается ко мне благодаря вашему счастливому спасению и заботам мессира Жозефа. Ужасная слабость, отбивавшая у меня желание что-либо делать, постепенно проходит.
Опять воцарилось молчание. Аньес лихорадочно думала в тщетной надежде отыскать в памяти какую-нибудь приятную историю, чтобы продолжить разговор. Но потребность высказаться откровенно, все объяснить душила ее.
— Может быть, мадам, вам не хватает общества рыцаря де Леоне? Ведь мы его так редко видим.
— Да, — ответила Аньес, заставив себя улыбнуться. — Он очень занят. Насколько я поняла, он разыскивает диптих, который его кузен опрометчиво продал, а сейчас хочет выкупить.
— Да, он мне рассказал эту историю, принося извинения за свои частные отлучки. — Граф нахмурил брови, словно силясь что-то вспомнить. — Но, мадам, видите ли, я во все это не верю.
Аньес задрожала всем телом, пытаясь скрыть зарождавшуюся тревогу.
— В извинения и сожаления рыцаря?
— Нет. В эту байку о диптихе. Неужели Леоне пустился в долгое и изматывающее путешествие — ведь путь с Кипра неблизкий, — чтобы разыскать какое-то произведение искусства? Этот жалкий предлог мог бы вызвать у меня смех, если бы я не чувствовал, что за ним скрывается другая, намного более грозная правда. По крайней мере, я так думаю.
— Орден госпитальеров, как и многие другие ордена, известен своими тайнами, к которым ни один профан не в состоянии даже приблизиться, — уклонилась от прямого ответа Аньес.
Граф бросил на жену пронзительный взгляд, один из тех, которыми он удостаивал собеседников, когда сомневался в их честности. Аньес ненавидела этот взгляд.
— Впрочем, вы правы, — согласилась она слишком непринужденным тоном, чтобы он мог успокоиться.
На смену разговору, принявшему форму куртуазного состязания, когда каждый участник тщательно оценивает промахи и силы противника, вновь пришло молчание. Головокружение, не имевшее ничего общего с отравлением, жертвой которого она стала, немного выбило Аньес из колеи. Святые небеса! Она проклинала себя за подозрения, недоверие, печаль, за все эти чувства, которые вспыхнули у Артюса. Она понимала, что в этом есть ее вина. На что она надеялась? Глупо было верить в то, что этот умный и проницательный человек позволит себя одурачить неумелой ложью. Разумеется, какое-то время любовь к ней не позволяла ему смотреть правде в глаза. Аньес ужасно боялась, что граф рассердится на нее, узнав, что она воспользовалась его слабостью влюбленного. И из-за этого ужаса она решила ничего не рассказывать ему о своей жизни.
Приход служанки, осторожно поставившей на стол блюдо с оладьями, заполнил на несколько минут тишину, ожидание, с каждым мгновением становившееся все более тягостным для них обоих. По сути, Аньес была достаточно честной, чтобы признать: она надеялась только на одно, на то, что он потребует от нее объяснений и прикажет сказать всю правду. Тогда она не сможет отступить. Он избавит ее от мучительных сомнений. Но чего на самом деле она боялась? Что он вдруг разочарует ее узостью своих взглядов. Что он недооценит ее. Не поймет, что совершенные в юности поступки, пусть и предосудительные, были обусловлены лишь безумным страхом вновь попасть в когти Эда, стать жертвой его похоти. Чтобы избежать этого, ей нужен был ребенок, но Гуго де Суарси оказался бесплоден. И тогда случайно встреченный незнакомец, о котором она давно забыла, спас ее от более грозной опасности, чем смерть.
У Аньес совсем пропал аппетит. Тем не менее она взяла несколько оладий, чтобы соблюсти правила приличия. Артюс залпом выпил свой бокал и устало вздохнул.
— Вам скучно, мсье?
— В вашем обществе? Никогда, мадам. — Внезапно он весь напрягся и продолжил: — Аньес... говорят, любовь со временем исчезает, особенно после рождения ребенка. Вы в это верите?
— Нет, — убежденно ответила она. — В любом случае, моя любовь к вам только возросла, причем до такой степени, что порой у меня кружится голова.
Разволновавшись, она спросила:
— Неужели вы в столь куртуазной манере намекнули мне, что ваша любовь немного остыла?
