— Разумеется, — согласился Леоне, — но круглый год. А нам требуется относительно короткое событие.
Клеман, погруженный в размышления, кивнул головой и продолжил:
— Речь не может идти о различных фазах луны. Их периодичность нам не подходит. — Вдруг он подпрыгнул на месте и выпалил на одном дыхании: — Я понял! Теория Валломбро-зо. Вращение Земли вокруг Солнца. Сейчас мы находимся очень далеко от светила, и поэтому стоят морозы. Свет и тени меняются местами! Бойницы! Разумеется, бойницам специально придали такую форму, чтобы их невозможно было заметить снаружи. Но я готов дать голову на отсечение, что они обладают еще одной функцией: свет проникает через них под определенным углом, из-за чего появляются светящиеся гало и своеобразные тени!
— Иисус милосердный, до чего же он умен! — воскликнула Аннелета.
— Мне не хватает слов, чтобы выразить свое восхищение! — сказал Леоне. — Значит, нам придется дождаться девятого часа завтрашнего дня, поскольку новый год уже близок.
— Скоро всенощная, — напомнила Аннелета. — Устраивайтесь в библиотеке. А я прокрадусь на кухню до того, как встанет наша добрая, но придирчивая Элизабо Феррон, сестра-трапезница, и принесу вам что-нибудь поесть. Потом я вас запру, а чуть позже вновь присоединюсь к вам.
Аньес стояла лицом к камину, слабо обогревавшему неуютный общий зал. Она не соизволила повернуться и склониться в изящном реверансе перед своим сюзереном.
— Мадам.. .я... Ожье принес меня на всем скаку. Я...
Аньес подняла руку и срывающимся голосом потребовала:
— Три слова, мсье. Или вы забыли, на чем мы расстались? На чем вы покинули меня? Три слова, или навсегда уходите из этого мануария и наших жизней. Из моей жизни. Вы человек чести. Я знаю, что вы не будете мстить мне и моим челя-динцам за то, что вы сами оказались неспособны выговорить эти слова. Я по-прежнему буду воздавать вам почести, выполнять свои обязанности и платить подать. Но этим и ограничится наше общение. Я жду, мсье!
Святые небеса! Она отрезала ему путь к отступлению. Она пугала его так, как еще никто не мог испугать, даже когда ему было пять лет. В этом возрасте, как периодически напоминал графу его дорогой Ронан, он совершал безумные поступки и глупости. Позднее дамы — вернее, не совсем дамы, а потаскухи, — оказывали ему честь, находя его привлекательным.
Приятным воспоминанием о слабости прекрасного пола навсегда осталась молодая шлюха из Константинополя, которая подарила ему чудесную ночь в обшарпанной конуре лу-панария большого базара. Она ничего не продавала, потому что он ничего не покупал. Она просто схватила его за руку, рассмеявшись: «Ты мне нравишься. Ты странный, дружок. Странный и нежный. Что еще надо такой девице, как я?» Вдруг став серьезной и робкой, она добавила, потупив взор: «Я знаю, о чем могу тебя попросить. Отблагодари меня утром так, словно я дама».
Утром он накрыл ее одеялом, поцеловал руку и прошептал:
— Мадам, вы удивительный цветок, который я никогда не забуду. Покорнейше благодарю вас.
Взгляд прекрасных карих глаз следил за ним, когда он положил руку в карман, чтобы достать несколько монет. Но когда он вытащил руку, в ней ничего не было. Он осыпал ее лоб и ноги поцелуями, которые той ночью стоили дороже денье. Инстинктивно найдя дорогу к изящным чувствам, продажная и покупаемая, поруганная и осмеянная женщина обрела величие, которое подходило ей так же безупречно, как и расшитая золотыми нитями перчатка. Тревожно улыбнувшись, женщина сказала:
— Мсье... Если по странной случайности наши дороги вновь пересекутся... Окажите мне милость, узнайте меня. Я... Одним словом, с какой бы спутницей вы ни были, я забуду, где мы встретились и чем занимались. Представьте меня как... случайную знакомую, или мимолетное увлечение друга, или недостойную девицу, я не обижусь... Но только не делайте вид, будто не узнали меня.
Внезапно осознав, какая пустота окружала эту женщину, как она отчаянно боролась за свое существование, он смутился, решив преподнести ей подарок, но не золото или серебро:
— Мадам... вы оскорбляете меня! За кого вы меня принимаете? Если, как вы говорите, по странной случайности наши дороги вновь пересекутся, я прошу... нет, я требую, чтобы вы удостоили меня танцем или беседой. Уверяю вас, беседа не будет для вас обременительной, даже если вы будете не одна. Ну, мадам, дайте слово, немедленно. Только не давайте опрометчиво, ведь я его не забуду... ей-богу!
Женщина рассмеялась от удовольствия, натягивая одеяло до самого подбородка. Он подумал, что сейчас она похожа на ту девушку, которой, вероятно, была до того, как ее продали на невольничьем рынке в Константинополе, одном из самых известных рынков Среднего Востока, где торговали белым товаром. Радостная, она мило жеманничала, когда согласилась
* * *
на то, что всегда останется ее самым прелестным воспоминанием:
— Танец или беседа? Как пожелаете, мсье. Да... вы требуете слово дамы... я даю вам его. Охотно.
Она догнала его, когда он уже выходил из этой конуры, украшенной кроваво-красными тканями и безвкусными безделушками. С улицы врывался не умолкавший ни на секунду шум базара, его сделок, обменов и торгов. Голоса кричали, торговались, беззлобно оскорбляли друг друга. До них доносились надменные крики и отвратительный тяжелый запах «горных слонов»1, который, как говорили, обратил лидийскую армию в беспорядочное бегство2. Иногда они слышали нечленораздельную болтовню попугаев, которых торговцы заставляли по нескольку раз повторять одно и то же, набивая им цену. Ароматы корицы и мускатного ореха смешивались с затхлой вонью коровьего навоза и человеческих экскрементов, с испарениями мускуса и ириса, с металлическим запахом почерневших от мух баранов, висящих на крюках перед лавками. И все это создавало атмосферу, которую было невозможно спутать с любой другой: атмосферу чрева Константинополя. Продажная женщина, имени которой он не знал, прошептала:
— Помни обо мне! Помни! Я дала тебе слово. Потребуй его, когда мы снова встретимся, прошу тебя. Ради меня... Беседа, шербет с миндалем, медовая патока с лепестками роз, чашка чая, неважно, что ты предложишь мне в тот день.
Он вновь поцеловал ей руки и прошептал, прижавшись к ее тонкой коже:
— Мадам, никогда не забывайте, что вы оказали мне честь. Вы совершенный солнечный луч, который будет освещать дорогу измученного путника. Да хранит вас Господь. Если мы когда-нибудь свидимся... Я без колебаний напомню вам о данном мне слове, даже если вы сочтете меня невыносимым грубияном. Уверяю вас, вам не удастся отделаться от моей настойчивости.
Он лгал. Он был уверен, что больше никогда ее не увидит. Однако будущее показало, что эти лживые слова были одними из немногих, которыми он гордился.
Аделина вошла в просторный общий зал, неся кувшин вина, сдобренного пряностями, и хлеб, замешанный на сметане, яйцах и меду1, которые она быстро поставила на стол, прежде чем исчезнуть, смущенно бормоча:
