— Если бы я забыл об этом, то не пребывал бы в крайнем замешательстве.
— Значит, Климент V через своего камерленго... Что? Ходатайствует, просит, советует, требует, чтобы Артюс д’Отон предстал перед инквизиторским судом и дал объяснения двум свидетельствам, одно из которых исходит от уличного сорванца, а второе — от хозяина таверны. Так?
— Совершенно верно.
— Это было бы смешно, если бы не было так нелепо! Значит, безукоризненной репутации мсье д’Отона, которую признают даже его враги, недостаточно, чтобы снять с него глупые подозрения? Убийство, да еще сеньора инквизитора, к тому же безоружного! Святой отец лишился рассудка? Наши дороги с течением времени разошлись, но я не сомневаюсь в д’Отоне: он никогда не опустился бы до подобной низости. Прекрасный фехтовальщик, д’Отон дал бы пощечину Никола Флорену, оскорбил бы его при многих свидетелях и потребовал бы судебного поединка
[67]
.
— С человеком Бога? Кроме того, сир, позволю себе воз
разить: учитывая, что убийца доминиканца хотел заставить признать невиновность мадам де Суарси и устроить так, чтобы все подумали о суде Божьем, кончина инквизитора должна была выглядеть случайной... чудесной в некотором роде. Не будем забывать, кто больше всего был заинтересован, да что я говорю — спешил вырвать даму из когтей инквизиции!
— Чушь все это! — Филипп вышел из себя. Его тонкие губы скривились, что не предвещало ничего хорошего. — Ваше ощущение, Ногаре?
— Мое ощущение? — повторил советник, впервые после начала этого бурного разговора осмелившийся встретиться взглядом со взглядом монарха.
— Да, да, ваше. Что нам тут поют? Если мы выполним требование Святого престола, нас отблагодарят? Они с большей готовностью выслушают наше требование о слиянии военных орденов... А почему бы не о посмертном процессе над Бонифацием VIII, вечно гори он в аду?
— Как я вам и говорил, речь не идет о посмертном процессе. Упоминалось только о слиянии. Именно об этом мне поведал Цуккари, ваше величество, причем с большой осмотрительностью, смею вас заверить.
— Мудрый человек! И все это вызывает у меня ощущение, что Папа и его камерленго обещают нам золотые горы, держа кукиш в кармане. Чует мое сердце, это подлость или по крайней мере лицемерие. У нас богатый опыт, Ногаре. Если мы согласимся выполнить их просьбу, Святой престол ловко выкрутится, изобразив полнейшее недоумение, заявив, что мы плохо их поняли, что речь даже не заходила о... своего рода вознаграждении.
— Мы можем потребовать более... четких заверений.
Ногаре почувствовал облегчение. Филипп больше всего
боялся, что его обманут. Иными словами, он уже согласился с мыслью, что ему придется заставить мсье д’Отона предстать перед церковным судом. Человек слова и чести в личных делах, Филипп вершил дела королевства как истинный монарх: для него не существовало ни обещаний, ни дружбы. Все средства были хороши для достижения поставленных целей.
Филипп машинально погладил собаку по голове. Дельме не сводила глаз с Ногаре. Длинные грозные челюсти могли сломать хребет зайцу одним махом. По мнению советника, животные были всего лишь созданиями, отданными в распоряжение человека Богом, чтобы он использовал их сообразно своей воле, но без жестокости. В сотый раз он спрашивал себя, почему его повелитель — к которому он питал почтение, но не нежность, — находил удовольствие и успокоение в обществе собак, в частности Дельме, с которой практически никогда не расставался.
— В этой истории нет ничего стоящего, — продолжал король. — И что? Почему, черт возьми, Церковь возмутило маленькое чудо, которое в глазах всех подтвердило реальность Божьего суда? Церковь должна была бы радоваться и, напротив, бояться, как бы вся правда об инквизиторе не вышла наружу. Какое дело Клименту V до Артюса д’Отона, который никогда не вмешивался в политику, если не считать управления своим графством?
— У меня тоже возникли все эти вопросы.
Филипп наклонился к собаке и сказал ей почти веселым тоном:
— Видишь ли, моя бесстрашная, твой хозяин чует ловушку. Просто он пребывает в замешательстве, поскольку не знает, где именно она находится и какая именно дичь его ждет.
Белая собака с черными полосами на голове повиляла хвостом, не спуская глаз с человека, который стоя ждал решения своего повелителя.
Несколько секунд прошло в молчании. Филипп начал таким равнодушным тоном, что Ногаре понял — продолжение тяжелым грузом ляжет ему на сердце:
— Самые ясные заверения, говорите вы? Нам надо идти другим путем. Наш старый знакомый Цуккари немного поломается, но потом охотно согласится и станет нашим посредником.
— А если мы получим эти заверения, сир?
— Мсье д’Отон должен будет представить объяснения церковному суду. Оставьте меня, мой славный Ногаре. Мне надо подумать.
Аньес осмотрелась вокруг. Просторный двор был пустынным, если не считать двух молоссов, которые, облизываясь, побежали к ним, но, едва признав свою даму, резко остановились. Аньес позвала на помощь. В службах раздался какой-то неясный шум. Тяжелая дверь конюшни мгновенно распахнулась, словно была обыкновенной кожаной занавеской. На пороге появился взлохмаченный Жильбер Простодушный. Он радостно бросился к своей госпоже, восклицая:
— Наконец-то наша добрая фея вернулась! О Господи Иисусе, это чудо! — задыхаясь от счастья, бормотал титан, так и оставшийся неразумным ребенком.
Кобыла в яблоках ничуть не занервничала при его приближении. Она даже не зафыркала, когда Жильбер взял ее под уздцы. Аньес всегда восхищалась отношениями, которые, казалось, объединяли Жильбера с животными. Даже мстительный гусак, который обычно с громким шипением бросался на свои жертвы, без всякой провокации с их стороны, послушно следовал за ним. Что касается Мариоля, этого першерона, терроризировавшего всех батраков, загоняя их вглубь стойла, а затем лягая копытами или прижимая крупом к стенке, он с удивительно спокойным видом стоял, пока Жильбер менял сено.
— Мой славный Жильбер, помоги мне спешиться, я так устала, — ласково попросила Аньес, гладя взлохмаченную гриву. — Наша поездка была долгой. Я заночую в мануарии.
Жильбер поднял свою даму словно перышко, вынул из седла и с удивительной осторожностью поставил на землю.
— Позаботься о наших лошадях и попроси приготовить соломенную подстилку и горячий ужин для моей охраны, прошу тебя!
— Конечно, конечно, моя фея. Все будет сделано, как вы того пожелаете. Подойди сюда. Ты что, приклеился к седлу? Оторви задницу от седла и спускайся! — крикнул он церберу, следившему за графиней.
