Летики не было; он увлекся; он, вспотев, удил с увлечением
азартного игрока. Грэй вышел из чащи в кустарник, разбросанный по скату холма.
Дымилась и горела трава; влажные цветы выглядели как дети, насильно умытые
холодной водой. Зеленый мир дышал бесчисленностью крошечных ртов, мешая
проходить Грэю среди своей ликующей тесноты. Капитан выбрался на открытое
место, заросшее пестрой травой, и увидел здесь спящую молодую девушку.
Он тихо отвел рукой ветку и остановился с чувством опасной
находки. Не далее как в пяти шагах, свернувшись, подобрав одну ножку и вытянув
другую, лежала головой на уютно подвернутых руках утомившаяся Ассоль. Ее волосы
сдвинулись в беспорядке; у шеи расстегнулась пуговица, открыв белую ямку;
раскинувшаяся юбка обнажала колени; ресницы спали на щеке, в тени нежного,
выпуклого виска, полузакрытого темной прядью; мизинец правой руки, бывшей под
головой, пригибался к затылку. Грэй присел на корточки, заглядывая девушке в
лицо снизу и не подозревая, что напоминает собой фавна с картины Арнольда
Беклина.
Быть может, при других обстоятельствах эта девушка была бы
замечена им только глазами, но тут он иначе увидел ее. Все стронулось, все
усмехнулось в нем. Разумеется, он не знал ни ее, ни ее имени, ни, тем более,
почему она уснула на берегу, но был этим очень доволен. Он любил картины без
объяснений и подписей. Впечатление такой картины несравненно сильнее; ее
содержание, не связанное словами, становится безграничным, утверждая все
догадки и мысли.
Тень листвы подобралась ближе к стволам, а Грэй все еще
сидел в той же малоудобной позе. Все спало на девушке: спал;! темные волосы,
спало платье и складки платья; даже трава поблизости ее тела, казалось,
задремала в силу сочувствия. Когда впечатление стало полным, Грэй вошел в его
теплую подмывающую волну и уплыл с ней. Давно уже Летика кричал: – «Капитан.
где вы?» – но капитан не слышал его.
Когда он наконец встал, склонность к необычному застала его
врасплох с решимостью и вдохновением раздраженной женщины. Задумчиво уступая
ей, он снял с пальца старинное дорогое кольцо, не без основания размышляя, что,
может быть, этим подсказывает жизни нечто существенное, подобное орфографии. Он
бережно опустил кольцо на малый мизинец, белевший из-под затылка. Мизинец
нетерпеливо двинулся и поник. Взглянув еще раз на это отдыхающее лицо, Грэй
повернулся и увидел в кустах высоко поднятые брови матроса. Летика, разинув
рот, смотрел на занятия Грэя с таким удивлением, с каким, верно, смотрел Иона
на пасть своего меблированного кита.
– А, это ты, Летика! – сказал Грэй. –
Посмотри-ка на нее. Что, хороша?
– Дивное художественное полотно! – шепотом
закричал матрос, любивший книжные выражения. – В соображении обстоятельств
есть нечто располагающее. Я поймал четыре мурены и еще какую-то толстую, как
пузырь.
– Тише, Летика. Уберемся отсюда.
Они отошли в кусты. Им следовало бы теперь повернуть к
лодке, но Грэй медлил, рассматривая даль низкого берега, где над зеленью и
песком лился утренний дым труб Каперны. В этом дыме он снова увидел девушку.
Тогда он решительно повернул, спускаясь вдоль склона;
матрос, не спрашивая, что случилось, шел сзади; он чувствовал, что вновь
наступило обязательное молчание. Уже около первых строений Грэй вдруг сказал: –
Не определишь ли ты, Летика, твоим опытным глазом, где здесь трактир? –
Должно быть, вон та черная крыша, – сообразил Летика, – а, впрочем,
может, и не она.
– Что же в этой крыше приметного?
– Сам не знаю, капитан. Ничего больше, как голос
сердца.
Они подошли к дому; то был действительно трактир Меннерса. В
раскрытом окне, на столе, виднелась бутылка; возле нее чья-то грязная рука
доила полуседой ус.
Хотя час был ранний, в общей зале трактирчика расположилось
три человека У окна сидел угольщик, обладатель пьяных усов, уже замеченных
нами; между буфетом и внутренней дверью зала, за яичницей и пивом помещались
два рыбака. Меннерс, длинный молодой парень, с веснушчатым скучным лицом и тем
особенным выражением хитрой бойкости в подслеповатых глазах, какое присуще
торгашам вообще, перетирал за стойкой посуду. На грязном полу лежал солнечный
переплет окна.
Едва Грэй вступил в полосу дымного света, как Меннерс,
почтительно кланяясь, вышел из-за своего прикрытия. Он сразу угадал в Грэе
настоящего капитана – разряд гостей, редко им виденных. Грэй спросил рома.
Накрыв стол пожелтевшей в суете людской скатертью, Меннерс принес бутылку,
лизнув предварительно языком кончик отклеившейся этикетки. Затем он вернулся за
стойку, поглядывая внимательно то на Грэя, то на тарелку, с которой отдирал
ногтем что-то присохшее.
В то время, как Летика, взяв стакан обеими руками, скромно
шептался с ним, посматривая в окно, Грэй подозвал Меннерса. Хин самодовольно
уселся на кончик стула, польщенный этим обращением и польщенный именно потому,
что оно выразилось простым киванием Грэева пальца.
– Вы, разумеется, знаете здесь всех жителей, –
спокойно заговорил Грэй. – Меня интересует имя молодой девушки в косынке,
в платье с розовыми цветочками, темнорусой и невысокой, в возрасте от
семнадцати до двадцати лет. Я встретил ее неподалеку отсюда. Как ее имя?
Он сказал это с твердой простотой силы, не позволяющей
увильнуть от данного тона. Хин Меннерс внутренне завертелся и даже ухмыльнулся
слегка, но внешне подчинился характеру обращения. Впрочем, прежде чем ответить,
он помолчал – единственно из бесплодного желания догадаться, в чем дело.
– Гм! – сказал он, поднимая глаза в
потолок. – Это, должно быть, «Корабельная Ассоль», больше быть некому. Она
полоумная.
– В самом деле? – равнодушно сказал Грэй, отпивая
крупный глоток. – Как же это случилось?
– Когда так, извольте послушать. – И Хин рассказал
Грэю о том, как лет семь назад девочка говорила на берегу моря с собирателем
песен. Разумеется, эта история с тех пор, как нищий утвердил ее бытие в том же
трактире, приняла очертания грубой и плоской сплетни, но сущность оставалась
нетронутой. – С тех пор так ее и зовут, – сказал Меннерс, –
зовут ее «Ассоль Корабельная».
Грэй машинально взглянул на Летику, продолжавшего быть тихим
и скромным, затем его глаза обратились к пыльной дороге, пролегающей у
трактира, и он ощутил как бы удар – одновременный удар в сердце и голову. По
дороге, лицом к нему, шла та самая Корабельная Ассоль, к которой Меннерс только
что отнесся клинически. Удивительные черты ее лица, напоминающие тайну
неизгладимо волнующих, хотя простых слов, предстали перед ним теперь в свете ее
взгляда. Матрос и Меннерс сидели к окну спиной, но, чтобы они случайно не
повернулись – Грэй имел мужество отвести взгляд на рыжие глаза Хина. Поле того,
как он увидел глаза Ассоль, рассеялась вся косность Меннерсова рассказа. Между
тем, ничего не подозревая, Хин продолжал: – Еще могу сообщить вам, что ее отец
сущий мерзавец. Он утопил моего папашу, как кошку какую-нибудь, прости господи.
Он…
