– Клянусь Гриммами, Эзопом и Андерсеном, – сказал
Эгль, посматривая то на девочку, то на яхту. – Это что-то особенное.
Слушай-ка ты, растение! Это твоя штука?
– Да, я за ней бежала по всему ручью; я думала, что
умру. Она была тут?
– У самых моих ног. Кораблекрушение причиной того, что
я, в качестве берегового пирата, могу вручить тебе этот приз. Яхта, покинутая экипажем,
была выброшена на песок трехвершковым валом – между моей левой пяткой и
оконечностью палки. – Он стукнул тростью. – Как зовут тебя, крошка?
– Ассоль, – сказала девочка, пряча в корзину
поданную Эглем игрушку.
– Хорошо, – продолжал непонятную речь старик, не
сводя глаз, в глубине которых поблескивала усмешка дружелюбного расположения
духа. – Мне, собственно, не надо было спрашивать твое имя. Хорошо, что оно
так странно, так однотонно, музыкально, как свист стрелы или шум морской
раковины: что бы я стал делать, называйся ты одним из тех благозвучных, но
нестерпимо привычных имен, которые чужды Прекрасной Неизвестности? Тем более я
не желаю знать, кто ты, кто твои родители и как ты живешь. К чему нарушать
очарование? Я занимался, сидя на этом камне, сравнительным изучением финских и
японских сюжетов… как вдруг ручей выплеснул эту яхту, а затем появилась ты…
Такая, как есть. Я, милая, поэт в душе – хоть никогда не сочинял сам. Что у
тебя в корзинке?
– Лодочки, – сказала Ассоль, встряхивая
корзинкой, – потом пароход да еще три таких домика с флагами. Там солдаты
живут.
– Отлично. Тебя послали продать. По дороге ты занялась
игрой. Ты пустила яхту поплавать, а она сбежала – ведь так?
– Ты разве видел? – с сомнением спросила Ассоль,
стараясь вспомнить, не рассказала ли она это сама. – Тебе кто-то сказал?
Или ты угадал?
– Я это знал. – А как же?
– Потому что я – самый главный волшебник. Ассоль
смутилась: ее напряжение при этих словах Эгля переступило границу испуга.
Пустынный морской берег, тишина, томительное приключение с яхтой, непонятная
речь старика с сверкающими глазами, величественность его бороды и волос стали
казаться девочке смешением сверхъестественного с действительностью. Сострой
теперь Эгль гримасу или закричи что-нибудь – девочка помчалась бы прочь,
заплакав и изнемогая от страха. Но Эгль, заметив, как широко раскрылись ее
глаза, сделал крутой вольт.
– Тебе нечего бояться меня, – серьезно сказал
он. – Напротив, мне хочется поговорить с тобой по душе. – Тут только
он уяснил себе, что в лице девочки было так пристально отмечено его
впечатлением. «Невольное ожидание прекрасного, блаженной судьбы, – решил
он. – Ах, почему я не родился писателем? Какой славный сюжет».
– Ну-ка, – продолжал Эгль, стараясь закруглить
оригинальное положение (склонность к мифотворчеству – следствие всегдашней
работы – было сильнее, чем опасение бросить на неизвестную почву семена крупной
мечты), – ну-ка, Ассоль, слушай меня внимательно. Я был в той деревне –
откуда ты, должно быть, идешь, словом, в Каперне. Я люблю сказки и песни, и
просидел я в деревне той целый день, стараясь услышать что-нибудь никем не
слышанное. Но у вас не рассказывают сказок. У вас не поют песен. А если
рассказывают и поют, то, знаешь, эти истории о хитрых мужиках и солдатах, с
вечным восхвалением жульничества, эти грязные, как немытые ноги, грубые, как
урчание в животе, коротенькие четверостишия с ужасным мотивом… Стой, я сбился.
Я заговорю снова. Подумав, он продолжал так: – Не знаю, сколько пройдет
лет, – только в Каперне расцветет одна сказка, памятная надолго. Ты будешь
большой, Ассоль. Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус.
Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к
тебе. Тихо будет плыть этот чудесный корабль, без криков и выстрелов; на берегу
много соберется народу, удивляясь и ахая: и ты будешь стоять там Корабль
подойдет величественно к самому берегу под звуки прекрасной музыки; нарядная, в
коврах, в золоте и цветах, поплывет от него быстрая лодка. – «Зачем вы
приехали? Кого вы ищете?» – спросят люди на берегу. Тогда ты увидишь храброго
красивого принца; он будет стоять и протягивать к тебе руки. –
«Здравствуй, Ассоль! – скажет он. – Далеко-далеко отсюда я увидел
тебя во сне и приехал, чтобы увезти тебя навсегда в свое царство. Ты будешь там
жить со мной в розовой глубокой долине. У тебя будет все, чего только ты
пожелаешь; жить с тобой мы станем так дружно и весело, что никогда твоя душа не
узнает слез и печали». Он посадит тебя в лодку, привезет на корабль, и ты
уедешь навсегда в блистательную страну, где всходит солнце и где звезды
спустятся с неба, чтобы поздравить тебя с приездом.
– Это все мне? – тихо спросила девочка. Ее
серьезные глаза, повеселев, просияли доверием. Опасный волшебник, разумеется,
не стал бы говорить так; она подошла ближе. – Может быть, он уже пришел…
тот корабль?
– Не так скоро, – возразил Эгль, – сначала,
как я сказал, ты вырастешь. Потом… Что говорить? – это будет, и кончено.
Что бы ты тогда сделала?
– Я? – Она посмотрела в корзину, но, видимо, не
нашла там ничего достойного служить веским вознаграждением. – Я бы его
любила, – поспешно сказала она, и не совсем твердо прибавила: – если он не
дерется.
– Нет, не будет драться, – сказал волшебник,
таинственно подмигнув, – не будет, я ручаюсь за это. Иди, девочка, и не
забудь того, что сказал тебе я меж двумя глотками ароматической водки и
размышлением о песнях каторжников. Иди. Да будет мир пушистой твоей голове!
Лонгрен работал в своем маленьком огороде, окапывая
картофельные кусты. Подняв голову, он увидел Ассоль, стремглав бежавшую к нему
с радостным и нетерпеливым лицом.
– Ну, вот … – сказала она, силясь овладеть дыханием, и
ухватилась обеими руками за передник отца. – Слушай, что я тебе расскажу…
На берегу, там, далеко, сидит волшебник… Она начала с волшебника и его интересного
предсказания. Горячка мыслей мешала ей плавно передать происшествие. Далее шло
описание наружности волшебника и – в обратном порядке – погоня за упущенной
яхтой.
Лонгрен выслушал девочку, не перебивая, без улыбки, и, когда
она кончила, воображение быстро нарисовало ему неизвестного старика с
ароматической водкой в одной руке и игрушкой в другой. Он отвернулся, но,
вспомнив, что в великих случаях детской жизни подобает быть человеку серьезным
и удивленным, торжественно закивал головой, приговаривая: – Так, так; по всем
приметам, некому иначе и быть, как волшебнику. Хотел бы я на него посмотреть…
Но ты, когда пойдешь снова, не сворачивай в сторону; заблудиться в лесу
нетрудно.
Бросив лопату, он сел к низкому хворостяному забору и
посадил девочку на колени. Страшно усталая, она пыталась еще прибавить
кое-какие подробности, но жара, волнение и слабость клонили ее в сон. Глаза ее
слипались, голова опустилась на твердое отцовское плечо, мгновение – и она
унеслась бы в страну сновидений, как вдруг, обеспокоенная внезапным сомнением,
Ассоль села прямо, с закрытыми глазами и, упираясь кулачками в жилет Лонгрена,
громко сказала: – Ты как думаешь, придет волшебниковый корабль за мной или нет?
