— Нашего общего друга обвиняют в «гнусной подделке», — не без злорадства сказал он.
— Неужели?
— Но Айрленд не сумел бы столько насочинять. Да еще так гладко. Местами стихи просто замечательные. Ты же сам слышал. — Он тронул руку де Куинси и продолжил: — Сдается мне, что пьеса была написана кем-то из современников Шекспира. Скажем, одним из второстепенных поэтов. Айрленд же настолько пленен Бардом, что приписывает ему любую вновь найденную старинную рукопись.
— Я об Уильяме лучшего мнения, чем ты.
— И это, по-твоему, произведение Шекспира?
— Напротив, это произведение Айрленда.
— Невозможно. Разве по силам ему водить всех за нос?
— Вполне, по крайней мере — весь Лондон. Айрленд гораздо умнее, чем это представляется тебе, Чарльз. Когда он о чем-нибудь рассуждает, я всякий раз поражаюсь его природной проницательности. На редкость толковая голова.
— Однако написать целую пьесу в стиле шестнадцатого века, да еще стихами?.. Едва ли.
— Чаттертон же сумел совершить нечто подобное. А он был даже моложе Айрленда. Стало быть, это возможно.
— Сомнительно. Очень сомнительно.
— Пером он владеет. Ты ведь читал его статьи. Словом, мистер Айрленд далеко не так прост, как тебе кажется.
— Надо будет изложить твою теорию сестре.
— Нет, нет, — решительно заявил де Куинси. — Ни в коем случае не говори ничего Мэри.
— Я знаю, что ты имеешь в виду.
— Все равно, выслушай меня. Она сейчас слишком… слишком слаба. — Де Куинси смолк, подыскивая слова. — Как бы это ее не сломило.
— Не разбило бы ей сердце. Ты ведь это хотел сказать? Ерунда.
— Ей-богу, Чарльз, иной раз ты не видишь того, что творится под самым твоим носом.
— Не вижу того, чего нет.
— Но Мэри-то есть, и она живет рядом с тобою. Неужто ты не замечаешь, что она по нему сохнет? Откуда эта хворь? Эта нервозность? Мистер Айрленд смутил ее душу. И не имеет намерений что-либо предпринять, чтобы исправить дело.
Если Чарльза и удивили слова де Куинси, виду он не подал. За последние недели неожиданные вспышки раздражения, неотступная тревога у Мэри заметно усилились. Но Чарльз объяснял это ее крайним нервным напряжением из-за нарастающей дряхлости отца. Да, она всячески защищает Айрленда и даже выказывает ему расположение. Но чтобы питать к нему тайную страсть?
— Выходит, по-твоему, она — Офелия. Чахнет от любви.
— Почему тебе, Чарльз, во всем видятся драматические сюжеты? Мэри ведь не героиня пьесы. Она по-настоящему страдает. — Де Куинси помолчал. — Зато Айрленд выдает фальшивые чувства за чистую монету с тою же легкостью, с какой подделывает стихи.
— Вот почему я не могу изложить ей твою теорию.
— Да, лучше не надо.
* * *
Из «Биллитер-инн» де Куинси направился к себе на Бернерз-стрит. Он снял комнатку неподалеку от опустевшего дома, где жил по приезде в Лондон: он все еще надеялся отыскать Энн на людных улочках этого квартала. Однажды ему почудилось, что она сидит на углу Ньюман-стрит; он бегом бросился туда, но никого не нашел. Какие только картины не рисовались ему в воображении! Вот Энн горюет, одна-одинешенька; вот медленно входит в воды Темзы; вот она, поруганная, вся в синяках и ссадинах… О, если б муза вознеслась, пылая,
[114]
— и осветила б лондонскую тьму! Не успел он это подумать, как вдруг заметил вдалеке на Бернерз-стрит Уильяма Айрленда: тот входил в писчебумажную лавку. Было уже поздно, однако Айрленд открыл дверь, не постучавшись; де Куинси быстрым шагом прошел мимо магазинчика, искоса заглянув в окно на нижнем этаже. Стоявший за прилавком пожилой продавец вручал Айрленду какой-то сверток Больше де Куинси ничего не успел увидеть и направился дальше, к дому, где он теперь квартировал.
Хотя Том и предупреждал Чарльза о криводушии Айрленда, сам он по-прежнему был с Уильямом на дружеской ноге. По-своему де Куинси даже восхищался Айрлендом, считая его прекрасным актером, для которого весь мир — театр,
[115]
но с готовностью признавался, что не понимает приятеля до конца.
Де Куинси уже был на пороге своей комнаты, когда в парадную дверь постучали. На крыльце стоял Айрленд, сжимая в руке сверток в грубой оберточной бумаге.
— Я видел, вы проходили мимо, — сказал он. — А вот вы меня не заметили.
— Где же вы были?
— В лавке Аскью. Он всегда дает мне Цюрихский каталог. Милейший старичок.
— Прогну вас, заходите, господин драматург. У меня припасена бутылочка, она давно поджидает вашего прихода.
Комната де Куинси на нижнем этаже дома выходила прямо на Бернерз-стрит.
— Я вовсе не драматург, Том. Всего лишь посредник; медиум, если угодно.
— Знаю, знаю. То, что в математике называется «средняя величина», без которой не может быть ни большей, ни меньшей величины.
— Стало быть, пьеса — это большая величина?
— Согласен, только бы не считать самого Шекспира за меньшую. Осторожно, ковер порван, не зацепитесь.
Комната де Куинси не отличалась богатым убранством: кровать, груды книг на ковре, вот почти и все. Окно выходило на очень оживленную улицу, откуда доносился низкий неумолчный гул большого города.
— Я частенько думал о вас: интересно, где же он обитает? — сказал Айрленд.
— Мне здесь нравится, — весело и беспечно отозвался де Куинси. — Чувствую себя настоящим лондонцем. Сейчас откроем бутылочку.
— Я-то живу здесь всю жизнь. Некоторые места очень люблю. Но пылкой страсти к Лондону не питаю.
— Отчего же? Он ведь вас создал.
— А может и уничтожить. — Уильям подошел к окну и посмотрел на подметальщика мостовых; тот уже убрал грязь и навоз со своего перекрестка и теперь подметал всю улицу. — Сегодня последнее представление пьесы.
— «Вортигерна»?
— Да. Шла всего шесть раз. Я думал, пойдет еще…
— Куда уж больше?
Айрленд резко обернулся к нему.
— Что вы хотите этим сказать?
Де Куинси на миг смешался.
— Любовь к Шекспиру надо взращивать долго. Этот автор не для современной публики.
— Однако же и у нас есть сторонники. Вот что я вырезал из «Ивнинг газетт».
Он вынул из кармана листок и громко прочитал:
Из глубины веков пришла к нам эта пьеса.
