— Мне кажется, это его способ поддерживать хорошие отношения.
— Отношения? С кем?
— С троянцами. С этой землей.
Оберманн подошел к вьючной лошади и вытащил из сумки мраморную головку, которую купил в Ине.
— Это награда, — сказал он. — София, ты должна выбрать среди нас самого достойного и наградить.
— Вы повторяете легенду, герр Оберманн, — заметил Хардинг. — Разве это мудро? Не приведет ли это к новому конфликту?
— Какой тут может быть конфликт? Мы не божества. Мистер Торнтон не станет никого похищать. По крайней мере, я на это надеюсь.
— Не представляю, что я должна делать, Генрих.
— Мы построимся перед тобой. Мистер Хардинг самый благочестивый. Я — самый безрассудный. Мистер Торнтон — что ж, он самый красивый. Тебе просто надо выбрать между нами.
Они стояли рядом с тремя ивами, и яркая луна на мгновение превратила их в мраморные фигуры, немые и неподвижные в серебряном свете. Изваянная голова лежала на земле перед ними и Софией.
— Я не могу сделать этого, Генрих.
— Как она может выбирать между нами, сэр? — спросил его Торнтон.
— Женщины это умеют.
— Я не так уж уверен в этом, — ответил Хардинг. — Вспомните Еву.
Они услышали неподалеку вой волка. Лошади сбились в кучу и негромко заржали, а Оберманн подошел к краю поляны и всмотрелся окружающие их деревья.
— Это предупреждение, — сказал он, вернувшись к остальным. — Только и всего.
— Тебе велят не изображать богов, — предположила София.
— Возможно.
— Мне показалось, я что-то видел между деревьями. — Хардинг был явно взволнован.
— В полнолуние, — сказал Оберманн, — волк обладает человеческой душой. Так говорили у нас в Германии, когда я был ребенком. Но чья душа захотела быть с нами сегодня ночью? — Он посмотрел на Софию. Она подумала об Уильяме Бранде.
Пока они разговаривали, Александр Торнтон набрал еще веток на поляне и в лесу неподалеку. Принес их в центр поляны и положил на уже собранную кучу.
— Огонь удержит на расстоянии любого зверя, — сказал Торнтон.
Он вытащил из кармана спички, и вскоре от языков пламени по всей поляне разошлось тепло и мерцающий свет.
— Давайте петь, — предложил Оберманн. — Петь громко. Это отпугнет ночных зверей. Я спою вам "Einerlei"
[23]
и "Meinem Kinde"
[24]
.
— И он громко запел, затем стал декламировать балладу, начинавшуюся "Fűr fiinfzehn pfennige"
[25]
. Никто не понимал ни слова, но когда Торнтон перехватил инициативу, затянув "Плачущего оленя" и "Где пчела собирает нектар", к нему присоединился Десимус Хардинг.
Они пели до тех пор, пока пыл не иссяк, и они уже не могли придумать, что бы еще спеть. Все заснули, а тем временем костер догорал. В лесу все было тихо.
На следующее утро они проснулись в хорошем настроении, отдохнувшие и довольные, что ночью на них никто не напал. Опасность миновала.
Но, когда они свернули одеяла и затоптали остатки костра, Оберманн воскликнул:
— Она пропала! — Оберманн стоял с озадаченным видом, упершись руками в бедра. — Ее унесли!
— О чем ты, Генрих?
— Я оставил ее лежать на земле. Скульптура — мраморная голова — пропала.
— Она должна быть здесь, — возразил Хардинг. — Как она могла исчезнуть?
Они осмотрели всю поляну на случай, если голова каким-то странным образом укатилась. Поискали в лесу рядом с поляной.
— Как это можно объяснить? — с вызовом спрашивал Оберманн спутников.
— Ее мог забрать ночью медведь, — улыбаясь, сказал Торнтон. — Вдруг они собирают такие вещи.
— Совершенно бесшумно, так что мы не проснулись, — отозвался Оберманн. — Вряд ли.
— Может быть, кто-то из нас ходит по ночам? — тоже улыбаясь, предположил Хардинг. — Но вряд ли кто-нибудь из нас пошел бы в лес.
— А как ты это объясняешь? — спросила Оберманна София.
— Не знаю. — Он внимательно оглядел всех. — Вы станете надо мной смеяться, если я рискну предположить божественное вмешательство…
— Три богини спустились на землю и избавились от соперницы. Так?
— Не торопитесь, преподобный. Не забывайте, это священное место. Может быть, именно поэтому волки нас не тронули.
— Значит, — сказала София, — мрамор стал наградой богиням за то, что они защитили нас.
— Вот как, — произнес Хардинг.
— Возможно. — Оберманн обнял жену за талию. — У Софии женское понимание богинь. Может быть, они хотели получить дар.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
После отъезда Десимуса Хардинга в Константинополь прошло несколько недель. София все больше интересовалась тем, как Торнтон внимательно изучает глиняные таблички. Она приходила в его жилище, и они, сидя рядом, сосредоточенно рассматривали странные знаки и символы на разложенных на дощатом столе табличках. Она научилась точно зарисовывать их, и теперь они могли сравнивать свои интерпретации различных изображений. То, что казалось Торнтону пучком стрел, Софии представлялось снопом колосьев.
В свою очередь, Торнтон расспрашивал ее о небольших вотивных фигурках, которые регулярно находили в земле Трои. Одни были терракотовыми, с прекрасно вылепленными мужскими и женскими головами, а другие сделаны более грубо, но ключ к их смыслу можно было найти всегда. На спинах некоторых из них София заметила процарапанные линии, которые, по ее мнению, обозначали длинные волосы женского божества.
— Удивительно, — однажды утром сказала она Торнтону, показывая грубого костяного идола, — что часть фигурок выполнена так тщательно. Словно их сделал какой-то художник.
Они находились в доме Софии и Оберманна и стояли как раз над углублением под полом, где были спрятаны сокровища.
— А что вы думаете об этом? — Он показал на четыре горизонтальных линии ниже головы.
— Это ее броня. Ниже две груди. А пересекающиеся линии на теле придают ей еще более воинственный вид.
— А это?
— Думаю, ее вульва.
— Наши друзья не отличались деликатностью.
— Они не страшились жизни. Это исток мира, Александр.
— Блажен, кто жив был на том рассвете. — Он на мгновение смешался. — Простите. Это просто цитата.
— Вас не за что прощать. Это чудесное чувство. Когда сыновья и дочери Евы приходят в мир, нужно радоваться. Вот другая, похожая на нее богиня. Видите?
