“Обширность” же ума, которую оценил Констебль, обрела свое материальное выражение на академической выставке того года. После грандиозного “Перехода Ганнибала через Альпы” Тёрнер выставил полотно, выполненное совсем в ином ключе. Это был пейзаж, назывался он “Морозное утро”, и фигурируют на нем мужчина с ружьем, девочка с тушкой зайца на плечах, крестьяне и лошади. Как и во многих других картинах Тёрнера натуралистического толка, сюжет этой остается неясным и даже таинственным. Моне сказал о нем, что он “peint les уеих ouverts”
[39]
. Глаза Тёрнера были открыты видениям не только спиритуальным, но и материальным тоже, поэтому белизна подернутой инеем земли так тонко рифмуется с белизной неба. Сам же художник объяснял появление картины с характерной прозаичностью, рассказав, что “ехал в дилижансе по Йоркширу и делал по пути зарисовки. Там вдалеке виден дилижанс, в котором как раз и сидит художник”. Часто утверждалось, праздности ради, что взрослый мужчина на картине – Уолтер Фокс, а девочка – одна из незаконнорожденных дочерей Тёрнера.
“Морозное утро” оказалось единственной новой работой маслом из тех, что он представил на выставку 1813 года, остальные были выбраны из законченных раньше. Внезапную нехватку свежих произведений можно объяснить подточившей здоровье болезнью, которой он переболел в прошлом году, или усталостью. Ведь плодовитость Тёрнера в течение многих лет была чрезвычайна. А потом, его внимание теперь было обращено на создание акварелей, предназначенных для перевода в гравюру.
Имелась и еще одна проблема местного значения, которая не могла его не задевать. Сэр Джордж Бомонт
[40]
, коллекционер и художник-любитель, пришел к выводу, что Тёрнер пагубно влияет на английскую живопись, и, обладая определенным весом в художественной среде, с пафосом стал разоблачать перед миром прегрешения Тёрнера против Прекрасного. Заявил, что тот “как никто другой из художников нанес огромный вред вкусу”. Обвинил, не без оснований, в “постоянном стремлении к экстраординарности”. Постоянные нападки Бомонта выбивали Тернера из колеи. Бомонт был персона влиятельная, его прочили на пост президента Королевской академии художеств, и враждебность такого человека, да еще выраженная публично, конечно же ранила. Поклонник и подражатель Тёрнера, Огастас Колкотт, терпел от Бомонта такие же поношения, и в результате в течение трех лет не мог продать ни одной картины из тех, что выставлял в академии. Дело дошло до того, что Тёрнер в 1813 году академическую выставку хотел было совсем проигнорировать, но, хорошенько подумав, решил, что тогда у Бомонта появится повод торжествовать победу. Он сказал Колкотту, что “не намерен пасовать перед придирками сэра Джорджа”. Так “Морозное утро” попало в выставочный зал академии.
Тем летом Тёрнер сумел вырваться из несколько лихорадочной атмосферы Лондона и во второй раз посетить Девоншир. Остановился в Плимуте и оттуда совершал вылазки по окрестностям. Местному газетчику Сайрусу Реддингу довелось несколько раз сопровождать Тёрнера в таких вылазках, и он оставил воспоминания о своих встречах с художником, тогда уже весьма знаменитым. Внешне он нашел Тёрнера “приземистым и широколицым”, похожим на “капитана торгового судна”. Обветренным лицом, несомненно, Тёрнер был обязан частой работе на воздухе. По свидетельству Реддинга, он проявил себя “отличным ходоком, которому никакие ухабы нипочем”, и “превосходным моряком” к тому же. Однажды, выйдя в море с другими пассажирами, они попали в волну, которая разыгралась “до неистовства”. В то время как прочие пассажиры стали проявлять признаки морской болезни, пишет Реддинг, Тёрнер “сидел на парусе, сложенном на корме, не отрывал глаз от моря и ничуть не страдал от качки… и, когда мы взлетали на гребень волны, он время от времени отчетливо произносил, обращаясь ко мне, поскольку мы были рядом: “Вот это отлично! Отлично!”.
“Отлично”, похоже, было его любимое хвалебное словцо в любых обстоятельствах. В доме, где Тёрнер с Реддингом остановились, висела картина Джорджа Стаббса
[41]
“Фаэтон и колесница Солнца”, “но она не вызвала у него никаких замечаний, кроме обычного ”отлично”. Там были и другие картины знаменитых мастеров, которые также “мало привлекли его внимание”. “Непросто было вывести из его манеры, что происходит в его душе”, – заключил Реддинг. В самом деле, Тёрнер во многих отношениях был человек скрытный, не склонный проявлять восторги или энтузиазм. Так сказывалось его отвращение к любого вида притворству. Он ненавидел всяческие излияния чувств и все показное.
В этом отношении, пожалуй, его можно назвать типичным англичанином. Реддинг заметил также, что Тёрнер мог, при желании, “сделать здравое, сжатое, даже иногда ядовитое замечание на счет людей и вещей, причем с бойкостью, редко от него ожидаемой”. Он обладал большим запасом здравого смысла и всегда был справедливым судьей “людей и вещей”. В результате близкого знакомства с художником Реддинг сделал вывод, что “за его непритязательной внешностью кроется первоклассный интеллект”.
В Девоне Тёрнер не переставая делал наброски то карандашом, то маслом. Местный художник одолжил ему коробку масляных красок, и он воспользовался случаем, чтобы поработать на пленэре. Работал быстро, как всегда в таких случаях, и другой его спутник отметил, что “Тёрнеру было приятно, когда люди замечали, с какой быстротой он делает эти скетчи; и вопреки своей обычной скрытности, когда речь шла о его карандашных набросках, он был не прочь их показать”. Быстрота руки определялась быстротой глаза. Реддинг заметил, что взгляд художника, “казалось, в мгновение схватывал всё то оригинальное, что было в только что впервые увиденном им пейзаже, сколь бы обширен он ни был. Он наносил на бумагу только несколько линий, едва ли внятных другим”.
Из этих набросков год спустя родился ландшафтный рисунок для серии “Liber Studiorum”, а также несколько акварелей, которые пошли в дело при составлении других изданий гравюр, таких как “Живописные виды Южного берега Англии” и “Реки Девона”. Первая часть “Живописных видов” опубликована в январе 1814 года, в нее вошло четыре его листа. Тёрнер упорно шел к тому, чтобы стать самым признанным и уж точно самым известным пейзажистом в стране. Работая в гравюре, он почти что сделал себе вторую карьеру.
Вспомогательное его занятие, преподавание, протекало не так гладко. Согласно расписанию, он должен был изложить свои последние соображения по поводу перспективы 3 января 1814 года, но странным образом умудрился оставить папку с тезисами лекции и рисунками в карете, которая доставила его к Сомерсет-хаусу. Как можно было забыть бумаги, необходимые для работы, понять трудно. Напрашивается предположение, что так выразило себя тайное желание от этой работы освободиться. Вообще-то рассеянность Тёрнера была широко известна. Один его знакомый писал другому, что “он наверняка потеряет ваши книги, как неизменно случается с половиной его багажа в каждом из его путешествий, поскольку беспечен, как никто другой”.
