Все сделано, отвечал он со вздохом.
Когда же табличка будет завершена, то растолкуйте всем пояснее, Вальтер, чтобы к ней никто не смел притрогиваться; я желаю сам ею заниматься, быть сам себе резчиком. Надпись будет моя собственная. Вальтер повернулся к окну, дабы скрыть от меня лицо, но я-то знал, что за мысли роятся у него в голове. Боится, как бы не стать предметом насмешек и подозрений за то, что выполняет мои приказания и выглядит черезчур близким со мною. Что это Вы так угрюмы? спросил я у него.
Я? Я не угрюм.
Я, Вальтер, это и по осанке Вашей вижу, да только в мрачности нету никакой нужды. За сим я прибавил: нынче они мне хвалы не поют, однако работы моей им не забыть вовеки.
На этом он внезапно обернулся: ох, совершенно запамятовал, говорит, сэр Христофор передал, что ему надобно без промедленья видеть Ваши чертежи, подотвесные и отвесные; завтра он идет в Комиссию и должен их подробно изучить.
Кто Вам это сказал?
Мастер Гейес сообщил, отвечал он, слегка покрасневши.
А где сейчас, по-Вашему, сэр Христ.?
Ушел в Кран-каурт, лекцию читать. Сообщить господину Гейесу, чтобы планы туда отнес? Тут он осекся, увидавши мое лицо. Или же мне самому отнести?
Нет, отвечал я, я скоро пойду с ними сам, у меня другие дела до сэра Христ. имеются. Однако не удержался, чтобы не добавить: о господине Гейесе я Вам говорить запрещаю; разве не велел я Вам никому, кроме себя самого, не доверять?
Итак, пребывая в некоем душевном расстройстве, отправился я в карете в Кран-каурт, туда, где Грешемиты, иначе — члены Королевской Академии Наук, иначе — знатоки, иначе — шарлатаны, иначе — пройдохи, режут невидимых глазу существ, что в сыре заводятся, и рассуждают по части атомов — мошенники, на каких помочиться тянет. Я скорее останусь сидеть у себя в углу, нежели подвергну себя этому мучению — посещению их собраний, где они трещат о своих наблюдениях и мыслях, о своих догадках и мнениях, о своих вероятностях и понятиях, о своих порождениях и разложениях, о своих увеличениях и уменьшениях, о своих инструментах и количествах. И все-таки я отправился туда повидать сэра Христ. по необходимости: естьли показать ему чертежи, то он их без промедленья одобрит, естьли же оставить это дело на произвол судьбы, то позднее он станет изучать их с великим тщанием и обнаружит по своему вкусу всяческие изъяны.
Сэр Христофор Рен тут ли? спросил я у гнусного лицом привратника, подойдя к двери.
Он занят с персонами высочайшей важности, говорит тот, и допустить Вас к нему ни в коем случае не возможно. А после добавляет с надменным видом: там иностранцы присутствуют.
У меня бумаги высочайшей важности, отвечал я и, сделавши строгое лицо (для чего прикусил губу), протиснулся мимо него.
В зале было огромное число народу, кое-кого я узнал и направился к верхушке лесницы, дабы они меня не заметили; а не то скажут: поглядите, это же мастер Дайер, презренный Архитектор, человек, недостойный того, чтобы слушать наши речи. Я услыхал голос сэра Христ., который вдруг наполнил меня страхом, да таким, что я не мог к нему приближиться и вместо того направился в хранилище с библиотекою (под кои отданы три комнаты, соединенныя в одну). Там я уселся на стул и, чтобы успокоиться, принялся разглядывать книги, что меня окружали: Рассуждения о дымовых заслонках прислонены были к Гипотезе о землетрясениях, а та готова была рухнуть на Рассуждения об огне и пламени. Я чуть было не расхохотался в голос при виде сих разумников, занятых своими учеными спорами. Снявши с полки Новое устройство мира Д-ра Бернета, я заметил, что на обложке некой Философ-мудрец написал в опровержение Моисея; дай им волю, так они бы и умельца по мышеловкам пустили состязаться с инженером.
В хранилище пахло сыростию и угольною пылью, когда же я быстро поднялся, чтобы избавиться от внезапной судороги в правой ноге, то стукнулся головою обо что-то живое, находившееся надо мною; я едва не закричал, но, в ужасе воздевши глаза, увидал, что это незнакомого вида птица, окаменевшая и подвешенная на проволоке. А, Вы обнаружили одну из наших редкостей, произнес, обращаясь ко мне, голос в углу, и я, щурясь в полумраке, разглядел старика, уродливого фигурою и печального лицом, указывавшего на висящую птицу. Это белогрудый Египетской гусь, сказал он, нынче полагают, что они совершенно перевелись в мире. И все-таки, добавил он, подходя ко мне, помните ли слова поэта:
Что создано, тому уж не пропасть,
Над нами совершенства вечна власть.
Вечна — да, это правда, сказал он, поглаживая перстом обвисшее птичье крыло, истинная правда, что вечна; однакожь, добавил он поспешно, это представляет собою большую пользу для нынешней Воздушной Механики. Я тоже коснулся до крыла птицы, не придумавши, что сказать. Вокруг Вас, продолжал он, находятся явления Природы, относящиеся ко множеству ея царств: в этой бутыли Вы можете созерцать змея, найденного во внутренностях живого человека, а там, вон в том ящике, — насекомых, что заводятся в зубах и теле человека; в деревянном сундуке, что рядом, Вы найдете всевозможные мхи и грибы, а вон там, на той полке, некоторые окаменевшие растительные организмы. Там, в том углу, продолжал он, обходя помещение кругом, находится обезьяна с Вест-Индских островов, ростом с человека, а вот в этом шкапу — несколько морских сокровищ с Барбадосских островов. Тайны Природы вскоре перестанут быть тайнами; на этих словах он слегка шмыгнул носом. Однакожь я забываюсь, прибавил он, видали ли Вы плод, помещенный в уксус, что только недавно доставили? Нет? Тогда Вам следует осмотреть этого гомункулюса. На сем он повел меня за руку к стеклянной банке, установленной на столе, в которой содержался во взвешенном состоянии сей предмет. Естьли все пойдет хорошо, говорит он, завтра будем резать; мне самому интересно взглянуть на его математическия пропорции.
И тут я подумал: у зародыша нету глаз, а он словно бы глядит на меня. Однако, желая скрыть смятение, вслух произнес: что это за инструменты, сэр?
Перед Вами, сэр, отвечал он, орудия нашего ремесла: вот гигроскоп, изобретенье практическое, показывающее влажность или сухость воздуха; на этих словах он слегка кашлянул. За сим он перешел к основной части своей речи и принялся говорить о селеноскопах, слюдяных пластинах, философских весах, измерителях окружности, гидростатических противувесах и протчем, мои же мысли убрели в следующем направлении: сколь тщетны их исследования, сколь бесплодны усилия, ведь они всерьез полагают, будто способны отыскать начала и измерить глубину вещей. Однакожь таинств Природы не раскрыть; уж лучше взять на себя труд распутывать нить в лабиринте, нежели пытаться разгадать мировое устройство.
Знакома ли Вам оптическая Наука? спросил он, приближивши свое лицо к моему.
Вы хотите сказать, сэр, посещают ли меня виденья? Ответ мой заставил его осечься, и он ничего не сказал, ибо тех, кто не занят Наукой, как они ее называют, практической и полезной, нынче с презрением записывают в вербалисты да в последователи темных учений. Однакожь, коли принцип их есть полезность, то я не вижу, от чего пекарь или же умелый коновал не могут с ними тягаться. Да, отвечал я, увидав, что он собирается меня покинуть, у меня и вправду имеются некие собственныя наблюденья, каковыя я со временем опубликую.
