— Я хотел разыскать вас и предложить помощь, но… — Неожиданно лицо Оккама помрачнело, и он запнулся. — Что ж, пусть все идет своим чередом.
Лишь теперь я понял, как сильно повлияла на него смерть Брюнеля. Без сомнения, последние дни он пытался заглушить свои переживания дурманом. Я знал, что он точно так же поступал после смерти матери — по крайней мере после второй ее смерти. Оккам, вероятно, понял, что дал волю чувствам, и тут же сосредоточился.
— Вам не кажется, это даже к лучшему, что они уходят вместе: Брюнель и его механическое сердце?
Пока мы шли мимо памятников, мое чувство вины стало расти подобно жуткой опухоли. В последние дни я все время убеждал себя, что поступил правильно, нарушив слово и не выполнив просьбу Брюнеля, но на самом деле я подвел всех — и мертвого, и живых. И не важно, какие предлоги я выдумывал, чтобы оправдать свои действия или бездействие. Я не мог избавиться от мысли, что мною руководил лишь чистой воды эгоизм.
Вместе с Оккамом, который все еще считал Рассела причиной всех наших бед, мы присоединились к толпе скорбящих. Гроб сняли с катафалка и поставили около могилы, после чего накрыли флагом, который я видел на мачте «Великого Востока».
Гроб стал медленно опускаться между сомкнутыми рядами провожавших, склонивших в скорби свои головы.
— Пепел к пеплу, прах к праху, — послышался громкий голос возглавлявшего процессию священника.
Все формальности были соблюдены, и люди стали постепенно расходиться. Только Перри не двигался. Он стоял неподвижно, словно памятник, и смотрел на меня холодными как камень глазами.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Я нахожусь в самом сердце королевства Изамбарда Брюнеля. Пар со свистом вырывается из открытых клапанов и застилает все передо мной. Я пробираюсь по узкому коридору в поисках выхода.
Железные стены окружают меня со всех сторон, и у меня не остается иного выхода, кроме как пробираться через невероятно узкий проход. Клубы пара повисают в воздухе как густой лондонский туман. Вдали мерцают горящие угли, отбрасывая мою изломанную тень на переплетенные медные трубы. Горячие металлические стены и потолок до волдырей обжигают пальцы, перебинтованные обрывками рубахи. Наконец я прохожу в большой зал со сводчатым потолком, где поршни двигаются вверх и вниз, тяжело разрезая воздух, и капли масла брызжут мне прямо на шею…
Этот кошмар приснился мне ночью после похорон Брюнеля. С тех пор он повторялся каждую ночь, заставляя меня просыпаться по утрам мокрым от пота. Он высасывал из меня силы с прожорливостью самого страшного червя-паразита, забравшегося в мое чрево, разжиревшего и продолжавшего с жадностью набивать свою утробу. Как паразит, этот сон рос по мере того, как я слабел; он неотвратимо завладевал моим рассудком, лишая меня чувства реальности. Сначала я был совсем один — одинокий пленник в железном лабиринте, — но затем в моем сне стал появляться кто-то еще, он шел за мной следом подобно призраку.
Я не знаю, куда исчезал этот кошмар днем. Возможно, прятался в дальних уголках моего сознания, подпитывая во мраке свои болезнетворные силы. Ведь даже мой ум, который я всегда считал просвещенным и лишенным предрассудков, имел пыльные закутки и щели, где таились самые примитивные инстинкты. Сначала мне казалось, что инженером моего кошмара выступал Брюнель, но затем я понял, что сам создал его. Он стал порождением моего черного вероломного сердца.
Сон не приносил отдыха, а работа утомляла настолько сильно, что однажды я дрожащей рукой повредил артерию пациента и он умер от потери крови. Я и раньше терял пациентов, включая жену самоубийцы Фишера, но тогда просто не мог их спасти. На этот раз во всем был виноват я. Как-то раз я сказал Оккаму, что бывают плохие врачи. После этой ужасной ошибки я пополнил их ряды. Бремя вины было слишком тяжелым, и я приступил к активным действиям.
Брюнель, сам того не желая, помог мне угодить в эту ловушку, но вместе с тем он же бросил мне спасительный канат, по которому я мог выбраться из ямы. Главное было не ошибиться, иначе эта веревка превратилась бы для меня в виселицу.
Во время нашей первой встречи любознательный инженер поинтересовался, не приобретает ли больница тела у расхитителей могил. Я сказал ему, что эта практика была прекращена с принятием Анатомического акта в 1830-х.
В те годы я был еще ребенком, но Уильям — уже взрослым человеком. Более того, все в больнице знали, что он добывал расходный материал для вскрытий. Проще говоря, он являлся расхитителем могил. Говорят, в свое время он был главарем одной из многочисленных банд, которые осквернили сотни могил в Лондоне и за его пределами в поисках трупов. После принятия акта один из моих предшественников — возможно, сам Броди — наградил его за службу и взял на должность санитара в больнице. Однако до сих пор оставалось неясно, был ли это жест милосердия или взятка, гарантировавшая молчание Уильяма.
Когда я спрашивал Уильяма о его прошлом, он отвечал уклончиво. Но чем бы он ни занимался прежде, явно не испытывал угрызений совести, продавая тела, которые тайком вывозил из больницы. Конечно, это не то же самое, что грабить могилы, но довольно близко к этому. Я рассчитывал на его признательность, ведь я никому не рассказал о его деятельности и, разумеется, не сообщил ему, что руководствовался тогда отнюдь не желанием спасти его шкуру. Мы условились встретиться в местной таверне, чтобы поговорить об одной маленькой работенке.
Когда я пришел в пивную, Уильям уже сидел за столом. Он был не только пьян, но и не один. Он смеялся и выпивал с человеком, которого я никогда не видел раньше. Мой приход положил конец их веселой беседе. Уильям представил мне своего товарища. Судя по его расплывшемуся лицу и почерневшим зубам, он был ровесником Уильяма.
— Вы, сэр, не волнуйтесь из-за Биттерна, он мой старинный приятель, — сказал Уильям, заговорщически подталкивая друга локтем. — И если я правильно понял, что за дело вас интересует, то он как раз тот, кто вам нужен. Понимаете, когда-то мы были партнерами.
Я подумал, что ввязываюсь в грязную историю, и, чтобы успокоить нервы, отхлебнул из мутного стакана. Хозяин заведения только что нацедил туда приличное количество дурно пахнувшего бренди. От чистого спирта у меня перехватило дыхание, и на некоторое время я потерял дар речи.
— Уж извините, док, здесь не подают дорогое бренди вроде «Наполеона», — весело сказал Уильям.
Пока я приходил в себя, Биттерн попытался приободрить меня:
— Не волнуйтесь, скоро привыкнете. Через пару стаканчиков вы даже не почувствуете разницы.
Когда кризис миновал, я перешел к делу, так как не имел ни малейшего желания задерживаться в этом месте.
— Кажется, Уильям, ты догадался о моих намерениях?
— А здесь не нужно быть Пинкертоном. Ясно, что вам нужно тело. Речь идет не о чем ином, как о старом добром похищении трупов. Только не говорите, что вы не собираетесь раскапывать могилы.
