Теперь, много лет спустя, он вновь ощутил то же самое глубокое волнение при звуках музыки, когда супруги вошли в гостиную. Женщина, игравшая с закрытыми глазами, скорее почувствовала, нежели заслышала их появление, и резко оборвала игру, убрав скрипку из-под подбородка и поместив ее на сгиб правой руки. Она уставилась на Вертена и Берту, склонив голову набок подобно удивленному голубю.
— Пожалуйста, Натали, — сказала Жюстина Малер. — Это не к нам. Ты играешь прекрасно.
Женщина по имени Натали просто улыбнулась Жюстине, не делая никаких попыток возобновить игру.
— Вертен, — возопил Малер со своего ложа больного, — нам пора прекратить встречаться таким образом. Вы будете считать меня инвалидом, хотя я, невзирая на мое незначительное недомогание, довольно крепкий человек. А кто эта очаровательная молодая женщина?
Уловив неодобрительные взгляды обеих посторонних женщин, Вертен представил Берту, а его, в свою очередь, представили скрипачке, Натали Бауэр-Лехнер, старому другу семьи. То есть приятельнице Малера с тех дней, когда он был бедным студентом, изучавшим музыку в Вене.
Малер не докучал себе общепринятыми приличиями; пренебрегши салонной болтовней, он немедленно заявил:
— Итак, дамы, я уверен, что вы простите господина Вертена и меня за то, что мы уединимся для короткого делового совещания.
Его сестра и госпожа Бауэр-Лехнер оказались невосприимчивыми к резкости Малера, наверное, перестрадав от нее, уже в течение многих лет, возможно, даже поощряя ее как признак его художественного гения. Берта, напротив, заметно ощетинилась на это замечание, но ничего не сказала. Вместо этого она удалилась вместе с другими женщинами на кухню на чашку чаю.
Малер выждал, пока двойные двери захлопнулись за ними, затем испустил вздох облегчения.
— Иногда мужчине требуется побыть одному.
Вертен улыбнулся на это замечание, поскольку сам иногда испытывал подобное желание.
— Садитесь, садитесь. — Малер помахал здоровой рукой в сторону кресла. — По вашей озабоченной физиономии, Вертен, я предполагаю, вы считаете, что это последнее падение является очередным покушением на мою жизнь.
— Эта мысль уже промелькнула в моей голове.
— Чушь. Хотя это интересно. Полагаю, вы знакомы с историей музыки, не так ли?
— В некотором роде.
— Вы, конечно, припоминаете печальные события 1870 года? Это было за пять лет до того, как я поступил сюда в консерваторию, но даже в этом захолустье в Иглау, где я вырос, мы слышали о трагедии, которая постигла Йозефа Штрауса, талантливого брата Иоганна и Эдуарда.
Теперь Вертен вспомнил этот случай. Штраус на гастролях в Польше упал со своего помоста и вскоре после этого скончался. Эта смерть была окружена завесой таинственности, поскольку вдова не дала разрешения на произведение вскрытия. Осталось неизвестным, то ли композитор умер от травм, полученных при падении, то ли у него были увечья или заболевания до того.
— Вы ведь, конечно же, не проводите сравнение между этими двумя случаями? — возразил Вертен. — Нет указаний на то, что тогда помост был неисправен.
— А в этом случае он был неисправен? — задал вопрос Малер. — Известно, что я подвержен головокружениям. Иногда высоко в горах меня охватывает такой восторг от окружающего пейзажа, что я совершенно забываю себя.
— Вы говорите, что вы просто могли упасть с помоста. То есть, что он фактически не сломался под вами.
— В какой-то момент я дирижировал музыкой Вагнера, а в следующий растянулся на спине в оркестровой яме, таращась на белые голени Арнольда Розе, моего первого скрипача, когда он метался надо мной, а его брюки болтались вокруг лодыжек.
— Он первый подбежал к вам?
— Успокойтесь, Вертен. Этот человек надеется стать моим свояком. Попытка умертвить меня вряд ли обеспечит ему место в сердце Жюстины.
Вертен почувствовал в себе растущее раздражение на рыцарский ответ Малера по поводу последнего события.
— Существует обширная история странных смертей музыкантов, Вертен, ни одна из которых не была отнесена на счет гнусных интриг. Например, возьмите этого несчастного Жана-Батиста Люлли.
[32]
Думаете, мое падение с помоста было чем-то ужасным? Месье Люлли, по французской моде того времени, отбивал ритм музыки из-за кулис, пользуясь большой тростью. Однажды вечером, дирижируя таким образом, он проколол себе ногу и вскоре скончался от гангрены.
Малер захихикал себе под нос.
Вертен уже был сыт по горло.
— Он исчез. Вот в чем еще одна проблема.
Малер очнулся от своих юмористических мечтаний.
— Что исчезло?
— Помост. Мастер сцены говорит, что теперь он уже превратился в щепки, так что невозможно установить, не было ли ему нанесено повреждение.
Малер на некоторое время задумался. Затем произнес:
— Вы говорите, что это — одна проблема, подразумевая другие.
— Рабочий сцены, предположительно ответственный за падение противопожарного занавеса, больше не служит в Придворной опере.
— Я и не хотел бы, чтобы этот вредитель оставался там.
— Похоже на то, что его нет и в Австрии. По слухам, он эмигрировал в Америку.
Малер опять помолчал.
— А он тоже был виноват в падении декорации?
Теперь Вертен понял, что не спросил об этом мастера сцены.
— Возможно, — уклончиво сказал он, прикрывая свою собственную ошибку.
— А окрашенный ромашковый чай?
На это Вертен просто пожал плечами.
— Вы сами перечислили четыре опасных, возможно, угрожающих жизни инцидента, тем не менее вы продолжаете шутить по этому поводу, — заявил он. — И вы считаете это должным ответом? Почему вы вызвали меня сегодня?
Малер в ответ широко улыбнулся:
— Мое пересмотренное завещание, вы не забыли о нем?
— В воскресенье?
Малер кивнул своей головой, резко выделявшейся на белой наволочке подушки.
— Хорошо. Да, я чувствую некоторую озабоченность. В особенности когда вы теперь упоминаете помост, который почему-то исчез.
Вертен ничего не сказал, вынуждая Малера самого произнести это:
— Тогда прекрасно. Расследуйте, черт вас побери.
— Почему он так упрям? — поразилась Берта, когда они шли назад к Йосифштедтерштрассе, к своему дому.
— Он просто отказывается верить, что работает бок о бок с кем-то, кто желает ему смерти. Я согласен, что это леденящая мысль, не из тех, которую хочется обдумывать.
