Он слышал об этом впервые.
— Кто же это?
— Я слышала фамилию… Как это? Нет, не могу припомнить… такой омерзительный субъект. Говорит, что Густль посылал за ним. Чепуха. О чем ему говорить с подобным типом? Густль категорически против использования клаки.
Гросс ждал его у входа в больницу.
— Я счел, что госпожа Бауэр-Лехнер проявит большую словоохотливость, отвечая на ваши вопросы в моем отсутствии. Так оно и вышло?
Вертен быстро рассказал Гроссу, что ему удалось узнать.
— Шрайер, — сделал вывод Гросс. — Это должен быть он. Глава клаки. Его взяли под стражу? Но это нелепо.
Вертен надеялся, что встреча с Дрекслером будет отложена до утра, так что он сможет вернуться к Берте, но эта новая информация требовала от коллег спешно переговорить с ним сегодня же. Все еще было светло, такой приятный вечер с дуновением ветерка с Дуная, несущего с собой запах свежей воды. Направляясь в сторону Полицейского управления, они продолжали обсуждать эти новые события.
— Кто знал о слабости Малера к этим конфетам? — спросил Гросс.
— Все, кто когда-либо навещал места его пребывания. Коробка всегда находилась где-нибудь у него под рукой. Или же любой, кто читает колонки сплетен. Журналисты обожают излагать подобные подробности частной жизни.
— Излагать что?
Вертен пожал плечами:
— Ну, полагаю, Малеру в конечном счете не чуждо ничто человеческое. Что он сладкоежка. Что ему присылают их из Стамбула.
— Явно не эту коробку, — заметил Гросс. — Или турки решили отмстить за поражение при осаде Вены четыреста лет назад?
[87]
— Кто-то на вилле Керри, должно быть, положил несколько отравленных конфет в присланную из Стамбула коробку, — вслух высказал свою мысль Вертен.
— Да, — подтвердил Гросс, — это самое логичное умозаключение. Если только исключить возобновление исламского завоевания Европы.
Вертен счел хорошим признаком то, что Гросс находится в шутливом расположении духа, но также нашел эти замечания и несколько раздражающими.
— Нервная дрожь, — признал Гросс, как будто прочитав мысли своего друга. — Адель обычно советует мне умерить свой пыл. Я всегда полагал это изощренным способом для женщины намекнуть мужчине заткнуться.
— Ваша супруга — тактичная дама, — изрек Вертен, когда они вышли на Шоттенринг и направились в управление полиции, где Дрекслер, в момент их появления, все еще находился на посту. Вид у сыскного инспектора был измученный. Он стоял у небольшого распахнутого окна в своем кабинете, глубоко вдыхая приятный вечерний воздух.
— Присаживайтесь, господа, — пригласил он. Выбирать было не из чего: перед письменным столом Дрекслера стояли только два старых деревянных стула. Гросс и Вертен сели.
— У меня по расписанию на этой неделе начинается отпуск, — вздохнул инспектор, падая на стул с кожаной обивкой, единственный признак комфорта в этом небольшом, спартанского вида кабинете. Вертен приметил фотографию пышногрудой женщины и нескольких мальчиков в коротких штанишках. Семья Дрекслера? Надо полагать, что да, хотя инспектор меньше всего походил на отца семейства.
— Вместо этого моя семья отдыхает в горах в Земмеринге без меня. Они надеялись, что я смогу приехать хоть на конец этой недели, но теперь, с отравлением Малера, даже это отпадает. Майндль хочет, чтобы этим делом занимались даже в выходные.
— Другими словами, вы должны выжать признание из господина Шрайера?
— Проклятие, Гросс! Как вы узнали о его аресте? Все правильно. Вы отправились в больницу. Увидели сестру…
— Точнее, госпожу Бауэр-Лехнер, — подсказал Вертен.
Дрекслер кивнул:
— Мы поймали злоумышленника с поличным. Он шнырял по участку, как заурядный грабитель. Зуб у него на пострадавшего тоже имелся. Новые правила Малера, запрещающие клаку, оставили его без работы.
— И что говорит Шрайер?
— А что, как вы думаете, он говорит? Конечно, что невиновен. Что его облыжно оговорили. Что Малер прислал ему письмо, пригласив на виллу Керри, дабы уладить трения между ними.
— И где же письмо? — полюбопытствовал Гросс.
— Приятель Шрайер не самый искусный лгун. Он утверждает, что Малер в письме потребовал уничтожить его, дабы оно не попало в руки репортеров, иначе сведения об их встрече выплывут наружу. Послушать Шрайера, Малер хотел положить конец их вражде, но не желал, чтобы публика прознала о его капитуляции перед певцами.
— Возможно, не такое уж необоснованное требование, — веско заметил Гросс.
— Неужели вы верите этому человеку? Он — трус!
— Знаю. Я с ним разговаривал. Но это ни в коем случае не делает из него убийцы, — возразил Гросс. — Кроме того, у него железные алиби на предыдущие попытки покушения на жизнь Малера.
— Злоумышленников могло быть двое, — быстро парировал Дрекслер. — В конце концов, Малер — отнюдь не всеобщий любимчик. Возможно, Шрайер пронюхал о расследовании. Возможно, он надеялся навесить свое убийство на того, кто пытался разделаться с Малером. Убийство по благоприятной возможности. Ничего нового. Он должен был выгадать на смерти Малера.
— Но только в том случае, если преемник Малера в Придворной опере отменит новые правила, — напомнил ему Вертен.
Дрекслер проигнорировал эту ссылку на логику.
— Майндль хочет закрыть дело, — повторил инспектор. — Двор оказывает сильное давление в связи с последним событием. В конце концов, в вилле находился на посту один из наших людей, и все-таки мы не смогли защитить Малера.
И Гросс, и Вертен предпочли промолчать.
Дрекслер ударил кулаком по письменному столу.
— Хорошо. Я тоже не верю в это. Похоже на то, что этот человек слишком глуп, чтобы добыть мышьяк, уж не говоря о том, чтобы начинить им несколько кусочков рахат-лукума и ухитриться незаметно вложить их в коробку конфет Малера. Кроме того, у нас нет свидетельств, что Шрайер действительно проник внутрь дома. Он уверяет, что к тому времени, когда он прибыл на виллу Керри, дом уже кишел нашими парнями. Шрайер не решился войти внутрь, но побоялся и уехать, пропустив свою встречу с Малером.
— Что вы собираетесь делать, Дрекслер?
Инспектор покачал головой:
— Я даже не знаю. Я бы сказал, что легче всего выманить у Шрайера признание испугом. Это обернется для меня неделей в горах. Мне не помешало бы немного отоспаться, поверьте мне. Я просто не могу спать, когда семья в отъезде.
Вертен сочувствовал ему; его пребывание в Альтаусзее, вдали от Берты, тоже стоило ему бессонных ночей.
