Хозяин не может поднять ее, потому что Мадам в своем белом
платье грохнулась на пол около двери туалета и размахивает полуразбитым
флаконом из-под духов. Мадам кричит, что перережет себе глотку, если он
попробует дотронуться до нее.
Тайлер говорит:
— Круто.
И от Альберта несет духами. Лесли говорит:
— Альберт, дорогуша, от тебя воняет.
«Нельзя не провоняться, побыв в этой ванной», —
отвечает Альберт. — «Каждая бутылочка парфюм разбита, и осколки валяются
на полу ванной, и в туалете, в унитазе, тоже гора битых флаконов». «Похоже на
лед», — говорит Альберт. — «Как когда на вечеринках в самых шикарных
отелях нам приходилось наполнять писсуары колотым льдом». В ванной стоит вонь и
пол усыпан серебрящейся крупой нетающего льда; и когда Альберт поднимает Мадам
на ноги, ее платье все заляпано желтыми пятнами; Мадам замахивается на хозяина
разбитым флаконом, поскальзывается на битом стекле в луже духов и падает, приземлившись
на руки.
Она скрючилась посреди туалета, у нее текут слезы и кровь.
«О», — говорит она, — «Жжется».
— О, Уолтер, жжет! Жжется!
Парфюмы, все эти убитые киты, жгут ее сквозь порезы на
руках.
Хозяин поднимает ее на ноги опять, ставит перед собой, Мадам
стоит со сложенными руками, как в молитве, только руки разведены на дюйм в
стороны, и кровь стекает с ладоней, вниз по рукам, просачиваясь сквозь
бриллиантовый браслет, и капает с локтей.
А хозяин говорит:
— Все будет в порядке, Нина.
— Мои руки, Уолтер, — отзывается Мадам.
— Все будет в порядке.
Мадам говорит:
— Кто мог так обойтись со мной? Кто мог возненавидеть
меня настолько?
Хозяин спрашивает Альберта:
— Ты вызвал скорую?
Это была первая миссия Тайлера в роли террориста сферы обслуживания.
Партизана-официанта. Низкобюджетного мстителя. Тайлер занимался этим годами, но
любил повторять, что все хорошо в разнообразии.
Выслушав рассказ Альберта, Тайлер улыбнулся и сказал:
— Круто.
Вернемся в отель, к моменту, когда лифт остановлен между
этажами, и я рассказываю Тайлеру, как я чихал на «форель на осиновом пруте» на
собрании дерматологов, и три человека сказали мне, что она пересолена, — а
один сказал, что было очень вкусно.
Тайлер стряхивает все до остатка в супницу и говорит, что иссяк.
Легче всего провернуть такое с холодным супом, «викхисуиз»,
или когда повара приготовят по-настоящему свежий «гаспачо». Это невозможно
сделать с каким-нибудь луковым супом вроде того, у которого по краям корка
расплавленного сыра. Если бы я здесь ел — то заказал бы именно его.
У нас с Тайлером заканчиваются идеи. Все, что мы творим с
блюдами, начинает надоедать, — это уже как часть трудовой повинности.
Потом я услышал, как один из докторов, адвокатов, или кого-то еще, —
рассказывал, что возбудитель гепатита может выжить на нержавеющей стали в
течение шести месяцев. Представьте себе, сколько этот жучок может прожить в
ромовом креме «шарлотта рюсс».
Или в «лососе тимбаль»
Я спросил доктора, — где бы нам раздобыть немного этих
гепатитовых жучков, — и он был достаточно пьян, чтобы засмеяться.
«Все уходит на свалку медицинских отходов», — ответил
он.
И засмеялся.
«Все подряд».
Свалка медицинских отходов похожа на достижение крайней
черты.
Положив одну руку на кнопку пуска лифта, я спрашиваю
Тайлера, готов ли он. Шрам на тыльной стороне моей кисти припух красным и
блестит как пара губ, точно копирующих поцелуй Тайлера.
Томатный суп, наверное, еще не остыл, потому что согнутая
штука, которую Тайлер запихивает в штаны, ошпаренно-красная, как большая
креветка.
Глава 11
В Южной Америке, в Зачарованной Земле, мы могли бы
переправляться вплавь через реку, и в мочеточник Тайлера заплыли бы маленькие
рыбки. У них острые цепкие плавники, которые выталкивают назад воду, поэтому
рыбки взобрались бы вглубь по Тайлеру, оборудовали бы себе гнездо и
приготовились бы метать икру. Бывает много вещей хуже того, как мы проводим эту
субботнюю ночь.
— Нет ничего хуже того, — заметил Тайлер. —
Что мы сделали с мамой Марлы.
Я говорю: «Заткнись!»
Тайлер говорит — французское правительство могло бы
отправить нас в подземный комплекс за пределами Парижа, где даже не хирурги, а
техники-недоучки отрезали бы нам веки для испытания токсичности дубильного
аэрозоля.
— Бывает и такое, — говорит Тайлер. — Почитай
газеты.
Самое худшее, — я-то знаю, что Тайлер учинил с мамой
Марлы, но ведь в первый раз с момента нашего знакомства у Тайлера появились
живые оборотные средства. Тайлер урвал настоящие деньги. Позвонили из
Нордсторма и оставили заказ на две сотни кусков дорогостоящего туалетного мыла
сроком до рождества. Если они заберут его по договорной цене в двадцать баксов
за кусок, — у нас будут деньги, чтобы погулять субботней ночью. Деньги,
чтобы починить утечку в газопроводе. Пойти на танцы. Если в дальнейшем не надо
будет заботиться о деньгах — я смогу уйти с работы.
Тайлер называет себя Мыловаренной Компанией на Пэйпер-Стрит.
Люди говорят, что его мыло — самое лучшее.
— Хотя могло быть и хуже, — замечает
Тайлер. — Ты бы по ошибке съел маму Марлы.
Со ртом, набитым «цыпленком Кунга Пао», я могу выговорить
только — «Заткнись к чертям!» Эту субботнюю ночь мы проводим на переднем
сиденье «импалы», модели 1968-го года, сидим в двух креслах в первом ряду
стоянки подержанных машин. Мы с Тайлером разговариваем, пьем пиво из банок, и
переднее сиденье этой «импалы» побольше, чем диваны у некоторых. Эта часть
бульвара вся уставлена машинами, в бизнесе такую стоянку называют «стоянкой
движков», машины здесь стоят до двухста долларов, и целый день ребята-цыгане,
которые держат эти стоянки, торчат по своим оклеенным фанерой офисам неподалеку
и курят длинные тонкие сигары.
Все машины здесь — те драндулеты, на которых катались ребята
во время учебы в колледже: «гремлины» и «пэйсеры», «мэйверики» и «хорнеты»,
«пинто», грузовички-пикапы «интернешнл харвестер», «камаро» и «дастеры» с
пониженной подвеской, «импалы». Машины, которые хозяева сначала любили, а потом
выбросили на свалку. Животные в загоне. Платья подружки невесты в секонд-хенде
Гудвилла. Со вмятинами, следами серой, красной, черной грунтовки на боках, с
кусками замазки на корпусе, который никто уже не придет полировать. Пластик под
дерево, кожзаменитель, хромированный пластик салонов. Ребята-цыгане даже не
запирают двери автомобилей на ночь. Фары машин, проезжающих по бульвару, освещают
цену, выведенную краской на большом выгнутом ветровом стекле «импалы» марки
«Кинемаскоп». Написано — «США». Цена — девяносто восемь долларов. Изнутри она
читается как «восемьдесят девять центов». Ноль, ноль, точка, восемь, девять.
Америка просит вас позвонить.
