Настоящий врач схватил мою голую правую ступню и поднял ее к
глазам остальных настоящих врачей. Те трое повертели ее в руках, установили на
месте и нащелкали «поляроидом» снимков ступни, как будто остальной моей
личности, полуодетой с полузамороженным Божьим даром, просто не существовало.
Только ступня, — и остальные студенты медики протиснулись посмотреть.
— Как давно, — спросил врач. — Это красное
пятно появилось у вас на ступне?
Доктор имел в виду мое родимое пятно. На моей правой ступне
есть родимое пятно, которое, как шутил мой отец, напоминает темно-красный
силуэт Австралии с маленькой Новой Зеландией прямо рядом. Я сказал это им, и
все резко выпустили пар. Мой член оттаивал. Все, кроме студента с азотом,
ушли, — да и ему был смысл уйти; он был настолько расстроен, что не
решался глянуть мне в глаза, когда брал мой член за головку и вытягивал его на
себя. Из канистры вырывалась тоненькая струя, попадая на то, что осталось от
моей бородавки. Настолько острое ощущение, что даже если закрыть глаза и
представить свой член длиной в милю, все равно больно.
Марла смотрит на мою руку и шрам от поцелуя Тайлера.
Я говорю студенту-медику — «Вы что тут — родимых пятен
никогда не видели?» Это не так. Студент сказал, что все приняли мое родимое
пятно за рак. Была такая новая разновидность рака, поражавшая молодой организм.
Молодые люди просыпались с красным пятнышком на ступне или голени. Пятна не
сходили, — они распространялись по всему телу и приводили к смерти.
Студент сказал, что доктора и все остальные были в таком
восторге, потому что думали, что у тебя этот новый рак. Пока им болеют очень
мало, но число заболеваний растет.
Это было годы и годы назад.
«Рак будет вроде того», — говорю я Марле, — «Могут
быть ошибочные диагнозы, и, возможно, смысл в том, чтобы не забывать обо всем
остальном себе, когда испортился лишь маленький кусочек».
Марла отвечает:
— Может.
Студент с азотом завершил операцию и сказал, что бородавка
окончательно сойдет через несколько дней. На липкой бумаге возле моей голой
задницы лежал невостребованный поляроидный снимок моей ступни. Я спросил —
можно забрать фото?
Этот снимок по-прежнему висит у меня в комнате, приклеенный
в углу зеркала. Каждое утро я расчесываю волосы перед тем, как пойти на работу,
и вспоминаю, как однажды у меня был рак на десять минут, — даже что-то
пострашнее рака.
Я рассказываю Марле, что в День благодарения в том году мы
впервые не пошли с дедом кататься на коньках, хотя лед был почти в шесть дюймов
толщиной. Моя бабушка носила повязки на лбу и на руках, где у нее были родинки,
которые портили ей всю жизнь. Родинки вдруг разрастались неровными краями, или
из коричневых становились синими или черными.
Когда моя бабушка в последний раз вернулась из больницы,
дедушка нес ее чемодан, и тот был таким тяжелым, что дед пожаловался и сказал,
что его перекосило. Моя французско-канадская бабушка была настолько скромной,
что никогда не носила купальник на публике, а в ванной всегда открывала воду в
раковине, чтобы скрыть любой произведенный в ванне звук. Возвращаясь из
больницы Богоматери Лурдес после частичной мастэктомии, она переспросила в
ответ:
— Это тебя перекосило?
Для моего деда эта история была суммой всех вещей: бабушки,
рака, их свадьбы и дальнейшей жизни. Он смеялся всякий раз, когда рассказывал
ее.
Марла не смеется. Я пытаюсь развеселить ее, чтобы разогреть.
Чтобы она простила меня за коллаген, — я хочу сказать ей, что ничего не
нашел. Если она обнаружила что-то этим утром — то это была ошибка. Родимое
пятно.
У Марлы на руке шрам от поцелуя Тайлера.
Я хочу рассмешить Марлу, поэтому я рассказываю ей о том, как
я в последний раз обнимал Клоуи, — безволосую Клоуи, скелет, облитый
желтым воском, с шелковым шарфом, повязанным на лысой голове. Я обнимал Клоуи в
последний раз перед тем, как она исчезла навсегда. Я сказал ей, что она похожа
на пирата, и она засмеялась. Я сам, когда сижу на пляже, подгибаю правую ногу
под себя. Австралия и Новая Зеландия, — или я зарываю ее в песок. Я боюсь,
что люди увидят мою ступню, и я начну умирать в их разумах. Рак, которого у
меня нет, теперь повсюду. Этого я Марле не рассказываю.
Есть многие вещи, которые мы не хотим узнать о тех, кого
любим.
Чтобы разогреть Марлу, чтобы заставить ее рассмеяться, я
рассказываю ей о даме из рубрики «Дорогая Эбби», которая вышла замуж за
молодого привлекательного преуспевающего гробовщика, и потом, в первую брачную
ночь, он продержал ее в бадье с ледяной водой, пока ее кожа не стала
окоченевшей наощупь, потом заставил лечь на кровать абсолютно неподвижно и
занимался любовью с ее холодным застывшим телом.
Что самое смешное — дама выполнила это как свой супружеский
долг, потом продолжала делать то же самое в течение десяти лет их брака, и
только теперь написала Дорогой Эбби и спрашивает, не знает ли Эбби, что это
может значить?
Глава 14
Я потому так любил группы психологической поддержки, что
когда люди думают, что ты умираешь, они относятся к тебе с полным вниманием.
Когда они, возможно, видят тебя в последний раз — они
действительно видят тебя. А все, что касается их счетов на чековой книжке,
песен по радио и непричесанных волос, — вылетает в трубу.
Ты получаешь от них максимум внимания.
Люди тебя слушают, а не просто ждут своей очереди
заговорить.
И когда они говорят — они не рассказывают тебе сказки. Когда
двое из вас общаются, — вы создаете что-то вместе, и потом каждый из вас
чувствует себя немного изменившимся.
Марла начала ходить в группы поддержки после того, как нашла
у себя первый узелок.
Наутро после того, как мы нашли у нее второй узелок, Марла
припрыгала на кухню с обеими ногами в одном чулке и сказала:
— Смотри. Я русалка.
Марла сказала:
— Это вовсе не похоже на то, как мальчики садятся задом
наперед на унитаз и изображают мотоцикл. Тут все искренне.
Незадолго до нашей с Марлой встречи в «Останемся мужчинами
вместе» был первый узелок, а теперь второй.
Кстати, следует заметить, — Марла еще жива. По
жизненной философии Марлы, как она сказала, она могла умереть в любой момент.
Трагедия ее жизни в том, что этого не происходит.
Когда Марла нашла первый узелок, она пошла в клинику, где у
трех стен зала ожидания на пластиковых стульях сидели облезлые чучела-матери с
мокрыми кукольными детьми, которых они укачивали в руках или клали у ног. У
детей были впалые темные глазницы, как пятна на побитых подгнивших яблоках или
бананах, и матери чесались на предмет перхоти от грибковой инфекции кожи головы,
вышедшей из-под контроля. На тощем лице каждого посетителя клиники зубы
выдавались так, что было видно: каждый зуб — лишь нужный для жевания кончик
длинной кости, проросшей сквозь кожу.
