На голом орешнике у стены Большого зала сидели несколько крупных ворон. Казалось, они прислушиваются. Тимон не стал настаивать и молча ждал, переглядываясь с одной из черных птиц.
— Вы предполагаете, что наш перевод, работа, которой мы здесь занимаемся, дала повод к убийствам. — Глаза Чедертона превратились в щелки, он часто дышал. — Вы задумались, не вызывает ли она у протестанта столь яростного протеста, чтобы подвигнуть его на убийства. Такой человек сделал бы дьявольское дело.
— Меня занимает гораздо более глубокий вопрос, — резко возразил Тимон, столкнувшись взглядом с Чедертоном. — Я хотел бы знать, не от самого ли истока наша Библия замутнена ложью. Прошлой ночью Лайвли показал мне свидетельство великого обмана.
«Пусть-ка он выпучит глаза!» — решил Тимон.
Однако Чедертон только улыбнулся и медленно, глубоко вздохнул.
— Что ж, брат Тимон, нам, кажется, есть о чем поговорить.
Поднялся холодный ветер, но Тимон почти не замечал холода. Старик что-то знал. Это было написано у него на лице.
— Здесь не место для разговора, — прошептал Чедертон. — Нас легко подслушать. Вопрос, который нам следует обсудить, совершенно секретный. Некоторыми сведениями я бы ни в коем случае не поделился с вами, если бы вы уже не начали подозревать. Этот вопрос много важнее жестоких событий, случившихся в этом зале, убийств…
— Куда пойдем?..
— Если вы не слишком замерзли, — предложил Чедертон, — лучше нам остаться под открытым небом. Найдем место, к которому никто не сможет подойти незамеченным.
— Погода мне безразлична. И я тепло одет.
— А вот я, — вздохнул Чедертон, — рад буду укрыться от ветра.
— Можете предложить подходящее место? — терпеливо спросил Тимон.
Чедертон без лишних слов зашагал к стене внутреннего сада. Тимон шел за ним.
— Когда сочтете удобным, — заметил он, пристраиваясь рядом, — можете показать мне обрывок бумаги, который минуту назад подняли и положили в карман.
— А, вы заметили!
— Да.
Чедертон порылся в кармане и достал искомый листок.
— Поверьте, я собирался поделиться этим с вами.
Тимон взял обрывок.
— Такие листы используют здесь все. Их можно видеть на каждом рабочем столе.
Тимон впился глазами в листок, как коршун, высматривающий мышь. Поднял к свету и кивнул.
— Разрыв свежий, — спокойно заключил он. — Обрывок пристал к подошве.
Чедертон замедлил шаг.
— Каким образом?..
— Взгляните сюда. — Тимон протянул ему листок. — Линия разрыва еще не загладилась. Оторвано недавно. А здесь в уголке отчетливый отпечаток каблука.
Чедертон прищурился, присмотрелся и наконец согласился:
— Полагаю, вы правы.
— Возможно, это обрывок того самого листа со странной цитатой, который оказался во рту у мастера Лайвли.
— Полагаю это возможным, — сказал Чедертон, двинувшись дальше, — но какое это имеет значение?
— В зале может найтись лист, от которого оторван этот клочок. И может быть, они совпадут. Это, в свою очередь, может привести к другим открытиям.
Чедертон с улыбкой покачал головой.
— Марбери не напрасно так верит в вас. Вы найдете убийцу.
23
Мощеная дорожка оканчивалась аркой в стене. Стена была высотой футов четырнадцать, арка — в половину ее высоты. За воротцами Тимон увидел маленький ухоженный садик с несколькими скамьями посередине. Скамьи окружали пруд около пяти футов в поперечнике, еще не совсем оттаявший. Стайка вьюрков осторожно пробиралась по льду к воде. Вокруг прудика правильными кругами были высажены кусты бирючины разных видов. От них расходились четыре цветочные клумбы в форме трапеций с вогнутой стороной, повторяющей изгиб центрального круга. На клумбах густо цвели крокусы.
Войдя, монах и ученый сразу проследовали к скамьям.
— Пройдет меньше месяца, — чуть срывающимся голосом заговорил Чедертон, — и место крокусов займут тюльпаны и гиацинты. Весной же, как знать, что высадит здесь наш садовник? В прошлом году — настурции!
— Боюсь, что пристрастие английского медведя к оформлению садов в таком стиле способствует настороженному отношению к нему в других странах мира.
— Вы в самом деле так думаете? — заинтересовался Чедертон.
— Подобное насильственное отклонение природы от естественного ее порядка, — отвечал Тимон, — всякому внушает подозрение. В этом видится аллегория вопроса: что еще может сделать Англия, чтобы подчинить мир своему закону?
Чедертон застыл на месте.
— Вы говорите как итальянец!
Тимон тоже остановился.
— Прошу прощения?
— Я пятьдесят лет изучаю языки. Ваш выговор почти безупречен, но вы не англичанин. Любопытно, известно ли это обстоятельство декану Марбери.
— Не могу сказать, что известно декану Марбери, — хладнокровно возразил Тимон, — однако вопреки всей вашей учености могу сообщить, что мой отец, когда я был очень молод, находился на дипломатической службе. Годы, когда формируется личность, я провел в Генуе. Едва ли это превращает меня в итальянца, хотя и могло сказаться в моей речи — и в моих взглядах на садовое искусство.
— Хороший ответ, — хмыкнул Чедертон. — Не знаю только, можно ли ему верить.
— Едва ли в данный момент это существенно. У нас есть более важные темы для обсуждения.
— Хотел бы я быть уверенным…
— Тогда начну я. — Тимон повернулся к ближайшей скамье.
— Да, — немедленно согласился Чедертон, — может быть, вы расскажете мне, что навело вас на мысль…
— Лайвли незадолго до смерти показал мне очень древний список Евангелия от Луки — доказывающий, что самое имя Спасителя на протяжении тысячелетий передавалось неверно.
— Понятно, — вздохнул Чедертон. — У меня все началось с верблюда.
Он с довольным видом опустился на скамью. Тимон остался стоять, ожидая продолжения.
— Вам, вероятно, знакомо предостережение Господа, что легче верблюду пройти в игольное ушко, чем богатому — в царствие небесное?
— Евангелие от Матвея, глава девятнадцатая, стих двадцать четвертый.
— А вы никогда не задумывались о необычности этого образа? — улыбнулся Чедертон.
— Мне казалось, Господь хотел образно выразить невозможность…
— Нет, — отрезал старый ученый. — Нигде в Писании Он не использует столь искусственных метафор. Его образы просты и аналогии естественны. В этом — красота Его слова. Только этот пассаж бросает вызов чувствам. Я еще в ранней молодости заметил, что здесь что-то не так.
