Из этого логова на Тимона скалилось лицо живого мертвеца. Кожа желтая, пористая и прыщавая. Глаза обведены красным, белков не видно. Не более десятка прядей седых волос, свалявшихся на багровой лысине. Под запекшимися губами виднелись серые зубы и почерневший язык.
Каждый вдох был для него подвигом Геркулеса; тусклый огонек свечи резал ему глаза. Все же старик нашел в себе силы сесть прямо и со злобным вызовом уставиться на Тимона.
— У вас находится документ, который вам не принадлежит, — сказал тот, приблизившись на шаг или два. — Хуже того, вы написали о нем памфлет.
— Я написал тысячу памфлетов! — взвизгнул Паджет.
— Но не таких. Вы незаконно приобрели документ и процитировали его. Документ начинается так: «Я блудница и святая…»
— Нет, — вырвалось у Паджета. — Он начинается: «Я первая и последняя. Я почитаемая и презираемая», а уж потом: «Я блудница и святая».
[3]
— Для кого вы купили этот документ? — спросил Тимон, пропустив мимо ушей поправку Паджета.
— Какое мне счастье привалило! — Паджет закашлялся. — Подойдите-ка сюда. — Он забарахтался в простынях, пытаясь стащить их с себя.
Тимон не двинулся с места.
— Идите-идите, — поманил его желтой отекшей рукой старик. — Я хочу помочиться на вас, а так далеко мне не достать. В моих глазах вы похожи на сточную канаву.
Тимон улыбнулся.
— Нет? — прохрипел Паджет. — Тогда навалите в отхожую яму и убирайтесь. Сами видите, как я нуждаюсь в деньгах. Полюбуйтесь на мой ночной горшок.
Тимон уже насмотрелся.
— Содержимое этих горшков для человечества полезнее всего, что мог бы сказать мне папа, — ласково, словно уговаривая внучка, проговорил Паджет.
Приступ кашля снова сотряс его тело. Изо рта вылетела ржавая мокрота. Оловянная кружка выпала из руки, скатилась с кровати и зазвенела об пол между двух горшков.
— Смотрите на меня хорошенько, вы, как вас там. Не зажигайте больше свечей, пусть останутся на потом. Но запомните меня. Вас это тоже ждет. Я — ваше будущее, рябое и разбухшее от невылившейся мочи, умирающее от жажды и безденежья. Жена меня бросила, девка сбежала с моими деньгами, мои дети шарахаются при виде меня. Таков удел человеческий.
Выплеснув желчь, старик совсем обессилел. Закрыл глаза и почти сразу захрапел. Из уголка его рта стекала жидкость цвета яичного желтка.
Тимон постоял, размышляя, в каком порядке действовать. Ему дали совершенно точное поручение, но этот человек никогда не скажет, где и как он раздобыл тайную рукопись. Пора переходить к следующей части задания.
Со свечой в руках Тимон обшарил комнату и отыскал прогнивший кожаный кошель. В нем, как он и ожидал, оказались листы бумаги, среди них — документ, за которым его послали.
Оставалось сжечь документ и убить его нынешнего владельца.
Он провел в этой адской комнате долгие минуты. Читал и перечитывал рукопись, пока не запомнил ее дословно. Текст был достаточно коротким, чтобы обойтись без колеса. И таким прекрасным, что ложился в память без усилий. Кажется, это было откровение Марии Магдалины, но эту мысль Тимон отложил в дальние тайники памяти.
К тому времени, как он закончил, храп Паджета напоминал раскаты грома. Тимон в три широких шага оказался у кровати, достал кинжал и перерезал старику глотку от уха до уха. Паджет не издал ни звука. Смерть наступила сразу. Густая бурая кровь вытекала из раны, как сок из гнилого граната. Эта рана стала первой из сотен смертельных ран, нанесенных Тимоном.
Он бросил запретную рукопись на грудь Паджету и поджег ее свечой. Потом поднес пламя к волосам мертвеца, к ночной рубахе и вонючим простыням. Огонь разгорался неохотно, но все же разгорался и уже опалял кожу.
Тимон вставил свечу в покрытую старческими пятнами руку Паджета и мгновенно оказался у входной двери.
Выйдя на улицу, он свернул к реке и впервые за четверть часа вдохнул полной грудью. Холодный воздух иголочками колол горло, и это было прекрасно.
Его преследовало странное чувство: как будто он разыграл сцену собственной смерти в театре без зрителей. Верно ли Паджет предсказал ему судьбу? Неужели и человек, называющий себя братом Тимоном, закончит жизнь столь же ужасно?
Вопрос неотступно вертелся в голове, словно назойливая муха.
Зачем убивать человека, который все равно не прожил бы и недели? Зачем сжигать документ? Что в этом документе было таким опасным для папы, чтобы посылать Тимона в Лондон с поручением убить человека и сжечь святое откровение?
Впрочем, все вопросы вскоре растворились в удовлетворении от хорошо проделанной работы.
«Мое первое убийство, — размышлял Тимон, выбираясь из грязных переулков на главные улицы. — Не так трудно, как мне представлялось. Убивать легко, если знаешь, что служишь орудием Господа».
30
К утру видения рассеялись. Ночные кошмары попрятались в свои логова. Одинокий жаворонок возвестил восход солнца.
Тимона разбудили тяжелые удары в дверь его кельи.
— Прошу вас, уходите, — выдавил Тимон. — Я сплю.
— Брат Тимон, это доктор Сполдинг, — ответил ему сердитый голос. — Вы должны немедленно выйти.
— Я творю утреннюю молитву, — пробубнил Тимон, отворачиваясь к стене.
— Полагаю, теперь я определил личность настоящего убийцы, — холодно настаивал Сполдинг.
Тимон облизал губы и открыл глаза, хлопая веками, как летучая мышь — крыльями.
— Мы, кажется, уже разыгрывали эту сцену? — Он попытался сесть. — Вчера утром вы уже приходили к моей двери с тем же… — Он осекся, испугавшись вдруг, что сходство ему почудилось или он спутал сон с явью.
— Вы откроете или нет? — прорычал Сполдинг.
— Дверь не заперта, — вздохнул Тимон. — Если вас сжигает желание побеседовать со мной, входите.
Дверь тотчас распахнулась. Комнату осветила свеча в руках Сполдинга. Свет лился и в высокие окна коридора. В самом деле утро.
Тимон сел, окунул руки в тазик, стоявший рядом с ночным горшком, и плеснул воды в лицо, от чего жажда только усилилась.
Сполдинг ворвался в комнату с энтузиазмом отряда стражников. Каким бы разбитым ни чувствовал себя Тимон, он понял, что гость одержим какой-то идеей. Глазки-бусинки были скошены к носу, а нос нацелен прямо на Тимона. Безупречное, гладкое одеяние только усиливало сходство гостя с воплощением Смерти.
— Встать! — скомандовал Сполдинг.
Тимон остался сидеть, прикидывая, сколько усилий потребуется, чтобы убить книжника, расчленить его тело и разбросать куски по Кембриджу.
— Слишком хлопотно на голодный желудок, — пробормотал он, протирая глаза.
