— Я увидела бугор на одеяле, — оправдалась она.
— Ну?
— Что — ну?
— Что в ящике?
— Ни за что не догадаешься.
— Да поможет мне Христос, — тихо пробормотал он, взяв ящик в руки и открывая его.
Внутри лежала трубка и несколько флаконов. В нос ему ударил запах пережженных пряностей.
— Я проверила, — возбужденно объясняла Энн. — Во флаконах, по-моему, масло мускатного ореха. Это им он приправляет кушанья? А трубка зачем?
— Да… — Марбери уставился на содержимое ящичка. — Что бы это значило?
В темном коридоре за кругом света прозвучал хриплый голос:
— Позвольте мне объяснить?
Энн выронила свечу и, ахнув, упала на кровать. Марбери неловко попытался спрятать ящичек и приготовить кинжал.
Тимон стоял в раме двери, склонив голову, как призрак из мира теней.
37
— Вы бы подобрали свечу, Энн, — спокойно попросил Тимон. — У меня всего одно одеяло, и если оно обгорит…
— Брат, — выдавил из себя Марбери, роняя ящичек на кровать, где сидела Энн.
Та прерывисто дышала, но все же сумела между всхлипами отчетливо выговорить:
— Вы украли документ из Большого зала!
Тимон бросил короткий взгляд на вывернутый из пола камень.
— И еще, Энн, вы не могли бы подняться? Будучи связан обетом целибата, я чувствую себя неловко при виде женщины в моей постели.
Энн взметнулась с места, где спал Тимон. Ей оставалось только благодарить полумрак, скрывавший багровый румянец на щеках. Нагнувшись, она подхватила свечу и, осветив ящичек, резко спросила:
— Это что такое?
— Энн! — прикрикнул на нее Марбери.
— Я не в обиде, — сказал Тимон. — Она грубит, потому что ее застали за недостойным делом. Такова обычная человеческая реакция — особенно у молодых. Как я понял, она в мое отсутствие вошла ко мне в комнату, сделала некие открытия и привела вас.
— Именно так, — пробормотал Марбери.
— Я не спал всю ночь. — Тимон моргнул. — Занимался изнурительной работой. Мне необходимо выспаться, но, пожалуй, лучше сперва разобраться с насущными делами.
Он сделал резкое движение. Энн выставила перед собой свечу, сжимая ее как меч, и задышала еще чаще. Марбери прочно утвердился на ногах и нащупал в рукаве нож. Тимон просунул между ними руку и выхватил ящичек. Энн ахнула и отшатнулась. Из рукава Марбери показался клинок.
— В этой шкатулке, — объявил Тимон, игнорируя и свечу, и кинжал, — скрывается мир. В этом мире возможно все, он не ограничен стенами, подобными тем, в которых заключены мы. Единственные его границы — пределы моего разума. В тех землях я умею летать, способен полностью отделить и испарить свое тело. В них я — король бесконечных пространств. Короче, в этом ящичке — моя свобода.
Энн опустила свечу. Марбери продолжал сжимать кинжал, но задышал свободнее.
— Проще говоря, — продолжал Тимон, уставившись на шкатулку, — в этих флаконах масло мускатного ореха. Его можно воспламенить и вдыхать дым через трубку в легкие. Легкие, принимая дым, поглощают его химические свойства и передают их мозгу. Мозг различным образом интерпретирует полученные элементы, как человек интерпретирует чужой язык. В деталях этого перевода я отыскиваю истину.
Энн взглянула на отца:
— Я не понимаю…
— Человек пьет вино, — объяснил Тимон, — и пьянеет. В опьянении он видит мир в ином свете. Может увидеть то, чего не видят другие. Вам знаком этот феномен?
Энн наморщила лоб.
— Да.
— Нечто подобное испытываю и я, только я… — Тимон задумался, подбирая сравнение. — А! Мое опьянение, Энн, создает в моем мозгу театр. Мое сознание становится сценой, на которой разыгрываются различные роли. И в этом театре я — драматург, между тем как в этом мире наши роли расписывает Бог.
Энн новыми глазами взглянула на ящичек.
— Что касается найденного вами в тайнике документа, Энн, — продолжал Тимон, — он принадлежал Гаррисону. Я счел полезным для расследования прочесть его труды. Полагаю, мы с вашим отцом сошлись во мнении, что убийство более связано не с самими переводчиками, а с их работой. А потому я счел уместным ознакомиться с ней поближе.
«Я говорю только правду, — думал про себя Тимон, — но не всю правду».
— Брат Тимон, — поспешно заговорил Марбери, пряча клинок, — нашему вторжению нет оправдания. Пожалуйста, не считайте нас с Энн людьми такого сорта…
— Декан, — успокоил его Тимон, — нам лучше поговорить о более важных вещах. Комната эта — ваша, я занимаю ее только по вашей милости. Можно ли говорить о «вторжении» в собственный дом?
— Вы так великодушны… — начал Марбери.
— Я не все поняла про мускатное масло, — вклинилась Энн.
— Дочь! — предостерегающе проговорил Марбери.
Тимон резко развернулся к Энн:
— Ваш отец тревожится, как бы мое обучение не завело вас в области, которым лучше оставаться скрытыми.
— Но… — недовольно начала она.
— Есть такие стороны нашего земного мира, от которых каждый отец постарается оградить свое дитя. — Тимон протянул ей ящичек. — Трудно ожидать, чтобы я разделил это стремление. Если вы не в силах совладать с любопытством, прошу вас, угощайтесь. Нужно лишь налить в трубку несколько капель масла…
Марбери накрыл ящик рукой.
— Брат Тимон надеется, что вызов заставит тебя отступить. Он тебя не знает. — Он перевел взгляд на Тимона. — Она так и сделает.
Тимон вздохнул:
— Я выжат досуха. Вероятно, усталость затуманила мой рассудок.
— Вам нужно поспать, — заторопился Марбери, отступая от аскетичной постели Тимона.
— Да. — Тот смотрел на кровать. — Но меня пугает мысль о сновидениях. И мне не меньше сна нужно поделиться новыми сведениями. Подступает тьма, и нам надо спешить.
— Близится зло, — подтвердила Энн. — Я тоже чувствую.
Двое мужчин обернулись к ней.
— Будут новые смерти, — сказал Тимон, — но убийства — ничто в сравнении с предательством… с работой могущественных сил.
Он опустил ящичек на кровать и протер глаза холодными ладонями.
— Господи, нужно прийти в себя!
Тимон быстро шагнул к умывальнику, зачерпнул и плеснул себе в лицо из таза.
— Чедертон, — пробормотал он. — Энн, вы не могли бы позвать его? Я слышал от него вещи, в которых следует разобраться. И не откладывая.
— А потом ты должна будешь оставить нас, Энн, — твердо обратился к дочери Марбери.
