— А ты вспомни.
Жучкина задумалась, и, по всему судя, сей процесс был для нее труден. Она сморщила лоб, закатила глаза и даже зашевелила пухлыми губами, будто припоминала, как школьница, какой-то урок. Наконец она победоносно глянула на Татищева:
— Вспомнила! Лица его я не видела, а вот руки…
Дикий крик боли не дал ей договорить. Тело неестественно выгнулось, ее забила дрожь, и пот градом покатился по лицу и шее.
Анна Александровна снова распростерла над Евфросинией ладони, а затем приблизила к ней лицо и быстро дунула сначала на правый висок, затем — на левый. По всему было видно, что это дается ей с невероятным трудом: она побледнела, на лбу и висках явственно обозначились голубые вены, на верхней губе выступила испарина. Блудница открыла глаза, но они через несколько мгновений вновь стали заволакиваться. Турчанинова вдруг остро почувствовала, что ей противостоит некая сила, не позволяющая завершить окончательное «возвращение» Евфросинии. Сила эта, много мощнее ее собственной, вновь стала погружать Жучкину в состояние магнетического сна-яви.
— Я не могу больше ему противостоять, — с трудом проговорила Анна, поняв, что происходит. — Спрашивайте ее быстрее!
— Что руки, что? — склонился над Евфросинией Татищев.
— У него на пальцах…
— Что, что на пальцах? Татуировки, язвы, что?! — буквально закричал на нее Павел Андреевич.
— У него на пальцах не было ногтей, — едва слышно промолвила она.
— Как ты смогла увидеть это в темноте? — быстро спросил подполковник, буравя блудницу взглядом.
— Он водил руками перед моим лицом, — уже прошептала она. — Потом ничего не помню…
Евфросиния вдруг захрипела и стала нещадно бить себя кулаками по чему попало со все возрастающей быстротой. Потом принялась щипать и царапать ногтями себе лицо. Татищев попытался удержать ее руки, но справиться с ней было невозможно:
Жучкина с невероятной и невесть откуда взявшейся силой отталкивала его. Усилия раппортов Турчаниновой тоже ни к чему не приводили. Теплота, исходящая из ладоней, исчезла, и Анна Александровна в бессилии опустила руки.
— Все, бесполезно. Мне не справиться с ним, — тяжело переведя дух, заявила она. — Он много меня сильнее.
Евфросиния наконец перестала себя истязать, тело ее обмякло, она глубоко вздохнула, и гримаса боли постепенно исчезла с ее порозовевшего лица.
— Кто «он»? — не понял Павел Андреевич.
— Тот, кто ввел ее в это состояние. Тот, кто до сих пор на нее воздействует и контролирует ее, — в полном бессилии проговорила Анна Александровна. — Тот, кто владеет практиками держать человека в своей власти, даже находясь от него на значительном отдалении. Это Магнетизер, — добавила Турчанинова и опустила голову. — Тот самый. Я сталкивалась с ним в Москве.
— Он может воздействовать на нее на расстоянии? Не может такого быть.
— Тем не менее это так. Надо изготовить магнитную батарею. Тогда, в Москве, когда я помогала тамошней полиции, с помощью этой батареи мне удалось однажды справиться с ним. Временно, конечно.
— На сей раз магнитная батарея вам не поможет, — вдруг произнесла Евфросиния, о коей как-то забыли Татищев с Турчаниновой. — К тому же, как я вам уже говорила, это последняя наша с вами встреча.
— Вы поранились? — глядя на исцарапанное лицо и шею ясновидящей, спросила Анна. — Может, позвать доктора?
— А его не надо звать, он стоит под дверью с того самого момента, как вы вошли сюда.
Павел Андреевич метнулся к двери, рывком открыл ее и увидел доктора Штраубе.
— Я отвечаю за здоровье пациэнтки, — мрачно произнес Штраубе. — А вы устраиваете над ней какие-то… эксперименты, — добавил Иван Карлович новое иноземное словечко. — И об этом я непременно доложу начальнику Врачебной управы.
— Да хоть Папе Римскому, — резко ответил Татищев. — А сейчас попрошу не мешать и оставить нас в покое.
В этот миг снова раздался душераздирающий крик. Он был до того наполнен болью, что у Павла Андреевича мурашки побежали по телу, а у доктора Штраубе широко открылся рот.
— Боже мой, — воскликнул Иван Карлович и, оттолкнув подполковника, бросился в палату.
— Krisis! — громко вскрикнул он, с ужасом глядя на Жучкину, которая в мучении содрогалась на кровати. — У нее наступил кризис! Прошу вас, сделайте что-нибудь, — почти взмолился он, уставившись на Анну.
— Отойдите! — выдохнула она, не сводя взгляда с Евфросинии. Та уже молчала, не в силах более кричать, и только с дикой быстротой вращала глазами. В уголках ее рта розово пузырилась пена.
Турчанинова, раскинув в стороны руки, сделала несколько шагов назад, отодвигая руками и спиной Штраубе и Татищева. Затем подошла вплотную к Евфросинии и вонзила в нее пристально-напряженный взгляд. Не отводя его, она положила одну руку на голову Жучкиной, а другую прислонила ладонью к ее подгрудной ложечке. Подержав их так некоторое время, она сильно и резко дунула Евфросинии в лицо. Та ойкнула и ухватилась за спинку железной кровати. Ее стало мелко трясти. В то же мгновение Анна, как в прошлый раз, распростерла над ней руки, отдавая все силы тому, чтобы подчинить Жучкину своей воле. Ей это удалось после неимоверных усилий, и, почувствовав теплоту, испускаемую подушечками пальцев, она стала производить ладонями дугообразные движения снаружи внутрь и от ног к голове Евфросинии, как бы окутывая ее горячими жизненными токами, исходящими от ее ладоней. Это длилось около десяти, как казалось, бесконечных минут. Скоро Евфросиния шумно выдохнула, ее тело обмякло и приняло нормальное положение. Глаза ее приобрели осмысленное выражение.
— Благодарю вас. Вы подарили мне еще несколько минут, — медленно произнесла ясновидящая и попыталась улыбнуться.
Не вышло. Тогда она заговорила снова:
— Я желаю вам удачи. Это есть не подарок свыше, а определенное состояние души. Когда неотступно идешь к намеченной цели. Это состояние победителя. Вы же, господин подполковник, помните о том, что я вам сказала.
— А что вы пожелаете мне? — вдруг спросил доктор Штраубе.
— Вам надлежит немедля подать прошение в Синод о разводе с вашей супругой, — еле слышно произнесла ясновидящая. — И избавиться от ее присутствия как можно скорее. Иначе небольшая опухоль в левом полушарии вашего мозга станет стремительно расти и для вас… наступит конец света.
Евфросиния еще раз обвела всех взглядом, явно прощаясь, затем вздохнула и…
Выдоха не последовало.
* * *
В полуверсте от Обуховской клиники, в одной из меблирашек известного петербургского домовладельца Фанинберга, некий господин повыше среднего росту с ничем не примечательной внешностью, худощавый, но жилистый, записанный в домовой книге как надворный советник Николай Иванович Селуянов, тоже вздохнул и опустил руки. Лицо его было серым, и по нему и голому по пояс телу крупными каплями катил пот.
