…небесному, медведю лесному…
пастырю вещему, гусляру истому да…
отцу да попечителю живота всякого
…волхвов, баянов да скоморохов
великому погубителю к возрождению ведущему
всегда близкому всегда не…
старому да юному
хладному да ярому
навному да явному
…тайноликому
слава…
Сказав это, Нелидов закатил глаза. Больше он ничего не сказал.
Анна опустила голову. Андрей по-ребячьи всхлипнул:
— Батюшка…
Турчанинова подошла к Нелидову, тронула за плечо:
— Пойдемте, Андрей Борисович. Все кончилось.
* * *
Отпевали Бориса Андреевича в церкви Успения Пресвятой Богородицы, что на Сенной площади. А похоронили на Лазаревском кладбище, возле могилы княжны девицы Давыдовой с надгробным памятником черного мрамора в виде огромной вазы, похожей на бутон едва распустившейся розы.
Прощальных речей не было. А когда пришло время бросить на гроб Бориса Андреевича горсть земли, появились невесть откуда два высоченных седобородых старца в длинных одинаковых одеждах, с посохами и котомочками через плечо. Лиц из-под наглавников не видно, только глаза двумя угольями горят да бороды седые топорщатся, рукава одеяний широченные да длинные, сокрывающие кисти рук, полы грязнущие до земли — ну, чисто волхвы с картинок из книжек с былинами русскими.
Незнакомцы стояли молча, зыркали огненно на Андрея из-под своих капишонных раструбов. По горсти земли все же бросили, обнажив белые кисти рук с тонкими запястьями. Не работные, прямо скажем, руки, не крестьянские. И у цеховых людей руки другие, темнее, да и в кости поширше. «Таковые руки только у поэтов, музыкантов да магиков, что в балаганах фокусы всякие показывают», — сделал вывод Татищев, пристально наблюдавший за странными старцами.
Расходились после похорон молча.
Анна Турчанинова, сухо кивнув, уехала первая, следом ушли двое известных в Петербурге собирателей старины, гуськом, друг за другом, уныло поплелась к выходу с кладбища немногочисленная нелидовская челядь. Старцы же подошли к Андрею и стали что-то ему говорить.
— Стезя… — донеслось до Татищева, — древний Завет…
— Прошу прощения, милейшие, — подошел к ним Павел Андреевич и сделал строгое лицо. — Вы, позвольте вас спросить, кто такие?
Андрей посмотрел на него мутными глазами, кивнул: все, дескать, в порядке.
— А ты-то сам кто таков? — совсем не вежливо спросил Татищева один из старцев. Голос его был чист и свеж, будто под чудными одеждами скрывался юноша.
— Военный чиновник Тайной экспедиции подполковник Татищев, — четко выговаривая каждое слово, произнес Павел Андреевич.
— Ну а мы — странные люди.
— Вижу, что странные, — строго посмотрел на говорившего Татищев. — А пашпорты или пропускные письма у вас имеются?
— Чего ему надобно? — спросил второй старец. Голос его был не так молод, как у первого, но также звонок и мелодичен. Такой голос мог быть присущ человеку в летах, скажем, годов под пятьдесят.
— Мне надобно посмотреть на бумаги, удостоверяющие ваши личности, — сказал Татищев, уязвленный тем, что для второго старца он явно был пустым местом. — Так что извольте предъявить.
— Он хочет посмотреть наши грамотки, — ответил второму старцу первый.
— Он вправе зрить их?
— Да.
— Покажь.
Первый старец сунул руку за пазуху и вынул две вчетверо сложенные плотные бумаги. Протянул Татищеву. К удивлению Павла Андреевича, это оказались пропускные разрешительные письма, оформленные честь по чести, как и положено.
— Откуда идете?
— Из Китеж-граду, — задиристо ответил первый старец. Второй продолжал открыто манкировать подполковника.
— Из Китежа? — усмехнулся Татищев. — Ну-ну…
Шуткари нашлись. «Из Китеж-граду». Впрочем, неуверенные в себе люди так не шутят.
— Я тебе нужен? — на всякий случай спросил Андрея Татищев.
— Нет, благодарствуй, — тихо ответил Нелидов.
Павел Андреевич кивнул и пошел прочь с погоста. Ну что могут сотворить с эдаким здоровяком два старца? Разве в пустынь уговорят уйти. Так это было бы не так уж и худо.
* * *
Больше всего поразило Семку в странных людях то, что оба были босы. Его мало смутили одежды старцев, когда они сняли свои балахоны и остались в одних рубахах, чистых, несмотря на их дальний переход, не удивили лица с глубокими морщинами. А что пришли они издалека, можно было судить по их говору и ногам. Говорили они мало и не по-городскому, ноги же их в узлах жил были похожи на придорожные корни вековых деревьев, кои не берут ни огонь, ни топор. А уж грязнущие-то!
Старый Ферапонт, напротив, удивился мало, зато проникся к божьим людям столь неизбывным почтением, что, велев горничным принесть теплой воды, сам вымыл старшему из них ноги. Младшему вымыла ноги Лизка. И хотя старцы блаженно щурились, а младший, как показалось Семке, поглядывал на Лизку с мужским интересом, сия процедура явно была им не в диковинку.
Вытерев их ноги холщовыми полотенцами, Ферапонт и Лизка, почтительно приобняв старцев, сделавшихся вдруг крайне усталыми, проводили их в кабинет барина, причем по дороге младший, с седой бородой, заткнутой за пояс, как бы нечаянно дважды коснулся налитых грудей горничной. Когда он уже намеревался произвести третье нечаянное касание, старший, зыркнув на него из-под седых кустистых бровей, коротко бросил:
— Не балуй.
Третьего касания не состоялось, зато старец мало не прилег на горничную, с трудом тащившую его до кабинета. Семка следом нес котомки, ревниво уставившись в широкую спину незнакомца.
«Ишь, спинища-то у этого, — подумалось ему невольно, — равно как у молотобойца какого. Верно, не худо подают божьим людям в их странствиях».
В кабинете старцев усадили в кресла.
— Проголодались, небось, с дороги-то? — умильно произнес Ферапонт и перевел взгляд на барина: — Велите кушания гостям приготовить?
— Да, Ферапонт, распорядись, — сказал Андрей, усаживаясь напротив старцев.
— Слушаюсь, барин.
— Трапезничать опосля будем, — веско изрек старший старец, теребя конец бороды, несколько раз обернутой вокруг ременного пояса. — Сперва дело.
Он выразительно посмотрел на Андрея, и тот, поняв его взгляд, жестом отослал из кабинета слуг.
— Мы — я и мой младший брат — волхвы, Хранители Слова и Вед, внуки Ермилы Велеславовича, первого вместе с Бояном Хранителя Слова, Веры и Знаний и волхва всех земель русских, — начал старший старец, вперив строгий взор в Андрея. — Ты тако же род свой ведешь от Ермилы Вещего, стало быть, мы сродственники тебе.
