Седьмого апреля Турчанинова и Урусова прибыли в Кронштадт. Князя они нашли совершенно невменяемым, и для начала решили побеседовать с лекарями, что пользовали его на предмет излечения от пианства. Однако те лишь беспомощно разводили руками: ничего, дескать, поделать не можем. Все известные им методы, как-то: нюхание уксуса, кровопускание, поение ячменным взваром, крепкие промывания с уксусом и мылом и даже вдувание в задний проход табачного дыму посредством клистирной трубочки согласно новейшей методе доктора Грацимуса, никоих результатов не дали. Не помогали также щелоки, сделанные из печной золы, принятия внутрь льняного и орехового масла и знаменитые капли ипекакуаны. Словом, испробовано было все, что только можно и что было известно врачебной науке. Анна Александровна вздохнула и принялась за исцеление. Два дня понадобилось ей, чтобы вывести тридцатилетнего князя Урусова из запоя. И еще пять, чтобы навсегда отучить его от пагубного пристрастия к водке. Когда, прощаясь с князем, они отбывали восвояси, Урусов не мог уже без отвращения смотреть на водку и вино, и любое упоминание о горячительных напитках вызывало в нем тошноту.
Они воротились в Петербург пятнадцатого. В их отсутствие случилось еще одно, печальное, событие: двенадцатого апреля скоропостижно скончался генерал Талызин. Им обеим он был хорошо знаком.
* * *
— Совесть его замучила, вот что я вам скажу, — горячо промолвила княжна Урусова. — Даже его сердце не вынесло мук раскаяния. Все же человеческую душу загубил, не комара ладошкой прихлопнул. И не надо убеждать меня, что несчастный император был тиран или идиот. Никто на свете не заслуживает такой смерти — табакеркой в висок и удавку на шею.
— Ваша поэтическая натура, достопочтенная Екатерина Семеновна, в самых прозаических событиях жизни готова видеть высокую трагедию или романтическую драму, — чуть усмехнулся в ответ на это посланник сардинского короля граф Иосиф де Местр. От дальнейших комментариев он воздержался, потому что спорить с дамой, даже весьма неглупой, полагал — и совершенно справедливо — делом пустым и безнадежным.
* * *
Сия пикировка происходила в небогатой, но щегольски и со вкусом убранной гостиной дома Хвостовых, что находился на набережной Фонтанки. Почти каждый день собиралось здесь общество, объединенное неординарной личностью самой хозяйки — Александры Петровны Хвостовой, урожденной Херасковой, которая, благодаря родственным связям и собственным разнообразным талантам (одним из них был немалый поэтический дар), сумела сделать свой дом средоточием литературной, музыкальной и в некоей степени даже политической жизни Петербурга. По отцу своему была она валашка, а по матери — графине Девьер, внучатой племяннице незабвенного Александра Даниловича Меншикова — португалка. И Александра Петровна, как это случается довольно часто с нерусскими, желающими казаться русскими, была влюблена в Россию даже более многих исконно русских.
Собою Александра Петровна не то чтобы была нехороша, но красотою не блистала. Однако и дурнушкой ее назвать было нельзя: черты лица ее были весьма живы и от переменчивости бурлящих в ней чувств подвижны и выразительны. Кроме того, в ней наличествовал ум, что есть вещь весьма притягательная для умных же мужчин.
Она родилась и выросла в обществе аристократическом, а посему приняла все его формы и условности, но сумела отличиться от знатной толпы, став выше ее. Ну, или показывая, что это именно так.
Голос имела очаровательный и сильный, позволивший ей сделаться первою певицей и музыканткой столицы. По-французски писала не хуже знаменитой мадам Севинье и, что особо ее отличало от большинства светских дам — ибо кто из них не пренебрегал родным языком? — решилась сделать первый поэтический опыт, написав на русском языке несколько небольших виршей, в коих Карамзин служил ей образцом. Новые, живые идеи, легкость изложения, даже самые ошибки против грамматики составили их главную прелесть.
Доброе сердце, деликатные манеры и острый ум привлекали к ней, как магнитом, людские сердца. Она никем не гнушалась: с участием и вниманием входила в суждения с попом, деревенской барыней или со степенным помещиком так же, как и с первым государственным чиновником. И с одинаковым знанием предмета толковала о солении огурцов и грибов и о последних прениях в Сенате. Обо всем она умела судить, хотя и довольно поверхностно, но всегда умно и приятно.
Общество, собравшееся в ее гостиной шестнадцатого апреля восемьсот первого года, было весьма прелюбопытное и состояло по большей части из отборных иностранцев, малого числа дам, строгих к себе и снисходительных к другим, а также немногих русских, довольно образованных и воспитанных, чтобы знать настоящую цену приятностей этого дома. Здесь никто не гонялся за первенством, никто ни у кого не требовал признания собственной исключительности, посему беседы были непринужденными и, отчасти, рисковыми. Порывы веселости, случалось, останавливались на самой границе приличий и благопристойности. Еще чуть — и можно было скатиться в пошлость. Впрочем, этого никогда не случалось. Словом, во всем было нечто естественное, без подражания и погони за модой, домашнее и теплое. И эту приятность совершенно не портили скверное освещение и худой ужин. Ибо кормили в доме Хвостовой плохо, ежели не сказать паршиво. Однако данное обстоятельство не вызывало у гостей особого неудовольствия, потому что, во-первых, все они к сему привыкли, а во-вторых, как у самой Кити, так и у ее гостей жизненные приоритеты были совершенно иными, нежели хороший обед.
Нынешний разговор касался события, напрямую задевшего многих из присутствующих — скоропостижной кончины одного из завсегдатаев салона Александры Петровны, блестящего молодого генерала Петра Александровича Талызина. Эта внезапная смерть не то чтобы наделала много шуму, но вызвала в столице, да и не только в ней, целую волну всевозможных толков и предположений. Мистическая странность произошедшего заключалась в том, что случилась она ровно день в день через месяц после того, как почил в бозе от «апоплексического удара» император Павел I. О том, что сей неугомонный генерал самым непосредственным образом был причастен к этому «удару», шептался, почитай, весь Петербург. Официальная причина смерти генерала — отравление за ужином — выглядела в глазах общества до смешного тривиальной и неправдоподобной. Самой же популярной версией оказалась та, что с энтузиазмом взялась защищать ближайшая родственница хозяйки дома и тоже поэтка княжна Урусова.
Екатерина Семеновна была дама наружности весьма приятной. Зная это и гордясь, она ступала павой, говорила величественно и, на первый взгляд, холодно, словно делая одолжение. Хотя возраст ее, судя по всему, был весьма и весьма далек от молодости, свежесть и чистота кожи, прекрасные каштанового цвета волосы, почти не тронутые сединой, и статная фигура привлекали еще время от времени внимание ежели не молодых мужчин, то, по крайней мере, солидных. То есть тех, кои желали от жизни уже не бурных испепеляющих страстей, но приятного и покойного времяпрепровождения.
В бытность Катерины Семеновны молодой девицей тетушка ее княгиня Вяземская присмотрела для племянницы подходящую (на собственный, правда, взгляд) партию — поэта и чиновника с весьма неплохой перспективой. Звали сего господина Гавриил Романович Державин.
