Анна Александровна ступила в квартиру и медленно пошла анфиладой комнат. Когда она проходила большую залу, ей на миг почудился звон бокалов, множество мужских голосов, перебивавших друг друга, десятки горевших свечей и бледный лик мартовской луны, бесстрастно наблюдавшей за происходившим через неплотно зашторенные окна. Затем ей послышался негромкий голос: «Может, отделаться от всей этой семейки сразу?»
На что другой голос, очень знакомый, ответил: «На сие дозволения не было. Только Курносого».
Анна Александровна не удивилась. Подобное случалось с ней уже не единожды, когда она попадала в такое место, где сам воздух был насыщен либо злом, либо болью и человеческим страданием. Тогда звуки и слова, некогда прозвучавшие и произнесенные, и даже мысли, кем-то подуманные, обволакивали ее словно туманом, и она какое-то время могла слышать и видеть то, что когда-то действительно произошло в этом месте. Это было ее наказание — и ее дар. Сию странность она приметила за собой еще в детстве, когда однажды, приехав вместе с маменькой в орловское имение своей тетки, ни за что не хотела входить в детскую комнату. Она капризничала, хныкала и даже укусила руку няньки, вырвавшись от нее, когда та попыталась силой ввести ее в детскую. Об инцидентусе было доложено маменьке, и та, нахмурившись, спросила ее, почему она допускает столь неблаговидное поведение.
— Нянечка велела, чтоб я вошла в ту комнату, — стала оправдываться Аня. — А я не захотела.
— Отчего же? — строго спросила матушка.
— Там умер мальчик.
Анна Александровна прекрасно помнила, как у матушки брови поползли вверх.
— Кто тебе это сказал?
— Никто.
— Откуда же ты это знаешь?
— Я не знаю откуда, — ответила Аня и добавила: — Ему было очень больно, и он плакал.
— А ты знаешь имя этого мальчика? — спросила маменька, как-то странно глядя на Аню.
— Николенька, — после недолгого молчания ответила та и попросила: — Можно, я буду играть в другой комнате?
С того случая Анна не единожды ловила на себе задумчивые взгляды матери, а когда подросла, то узнала, что у тетки был сын, которого действительно звали Николенькой, и что он умер в возрасте пяти лет от антонова огня.
Впоследствии подобный дар проявлялся не раз, а однажды, уже Москве, сии способности позволили ей оказать услугу полицмейстеру Алексееву, совершенно запутавшемуся в одном странном деле. По Москве прокатилась серия смертей, связать которые между собой не представлялось возможным. Не было ни единого совпадения, кроме того, что у каждой из жертв посередь лба имелось небольшое красное пятнышко. Будто от ожога. Алексеев выдвинул версию, что это убийства. Но ни мотивов убиения совершенно разных и незнакомых между собой людей, ни улик, равно как и свидетелей, не находилось.
Дару же улавливать движение чужих мыслей, особенно если их думали много раз и множество людей, отчего мысли сии становились словно сгустком некоей магнитной жидкости в атмосфере, тонким эфиром, проводящим и сообщающим это движение, она научилась после обучения в Школе Гармонического общества соединенных друзей маркиза де Пюйзенгюра в Париже. Приняли ее туда на удивление легко и безо всякой оплаты.
Мысли, как уже не единожды пришлось ей убедиться, могут рождать, творить и убивать. Ведь даже боги живут до тех пор, покуда мы почитаем их и молимся им. Когда же мы перестаем о них думать, боги умирают. Вот только и по сию пору она не могла решить: то, что она умеет видеть и чувствовать — дар или наказание?
Турчанинова остановилась, прислушиваясь, но голоса и звон бокалов уже пропали. Миг провидения закончился, и Анна Александровна прошла далее, в кабинет. Он, очевидно, служил Талызину и библиотекой, поскольку в нем, помимо нескольких кресел и канапе со звериными лапами вместо ножек, письменного стола и лакового бюро черного дерева, над коим висела литография с изображением храма Сераписа в Египте, стояли несколько шкафов, заполненных книгами. Среди них Турчанинова заметила несколько сочинений Вольтера и Дидро, корешки сочинений Плутарха, Плавта, Парацельса и запрещенного Ван Гельмонта. Одна из книг его, «Opera omnia Francof», издания 1682 года, лежала раскрытой на диванном столике. Турчанинова подошла и, не решившись взять книгу в руки, наклонилась над ней. На этих страницах, которые, верно, были последними из прочитанных Павлом Александровичем в своей жизни, говорилось об умножении жизненных сил и иных чудесных последствиях вкушения чарующего корня напеллуса. Вообще, кабинет казался довольно обжитым. Вероятно, Петр Александрович проводил здесь много времени, когда был не занят по службе.
Для чего она сюда пришла? Убедиться, что Талызин покончил с собой? Или увериться, что его убили?
Ответы на эти вопросы, видимо, знает этот бесчувственный сухарь-дознаватель, подполковник Татищев. Но он ей об этом, конечно, ничего не скажет. Опыт общения с сыщиками, следственными приставами и прокурорскими, полученный ею в Москве, начисто отметал возможность добиться от них хоть какой-то информации. Даже московский полицмейстер полковник Алексеев, привлекая ее к тому загадочному делу о красных пятнах на лбах скоропостижных покойников, что взбудоражило всю Первопрестольную, рассказал ей не все, что знал. Значит, она должна добыть нечто такое, чего не знает Татищев и в обмен на что она сможет получить у него ответы на интересующие ее вопросы, а возможно, даже принять участие в расследовании столь неожиданной смерти генерала Талызина.
Но что она может найти в квартире Петра Александровича, где уже побывал дотошный подполковник Тайной экспедиции?
Взгляд Анны упал на бюро. Она его сразу узнала. С рабочей стороны оно, помимо столика для письма, имело складывающуюся наподобие ширмы дверцу и за ней внутри два потайных ящичка в боковых стенках. Изготовлено оно было по ее собственным чертежам мебельным умельцем Карлом Вебером. Однажды это бюро увидел Талызин и захотел иметь такое же. Вебер выполнил заказ, после чего вдруг решил сделаться каретником и в сем умении поклялся перещеголять собственного его величества каретного мастера Иоганна Фребелиуса. Так что более таких бюро ни у кого не было и, надо полагать, более уже не будет, так как Вебер уже год как принимал заказы только на изготовление карет и новомодных рессорных экипажей.
Осененная догадкой, она пошла к бюро, и, когда проходила округ кресла с мощными львиными лапами вместо ножек, на нее вдруг пахнуло таким холодом, будто она шла мимо ледника с настежь растворенной дверью. На миг она почувствовала озноб и боль в висках. И невольно убыстрила шаг. Когда она подошла к бюро, боль отступила. Она оглянулась на это странное кресло, затем решительно отодвинула дверцу и, просунув руку, нажала на левую кнопку. Потайной ящичек открылся, но оказался пуст. Она стала нащупывать секретную кнопку справа, как вдруг услышала звук быстро приближавшихся шагов. Выдернув руку из нутра бюро, Турчанинова повернулась, но, кажется, ее движение было замечено ворвавшимся в кабинет молодым лакеем.
— Барышня, барышня, — быстро заговорил он, еле переводя дыхание. — Их высокоблагородие господин подполковник приехали, так что пожалуйте на выход.
