— Вы прелагаете советовать господину Сторлю лечение муравьями?
— Я ничего не предлагаю, я только констатирую, что подобный факт существует.
— Господа, касательно промывательных и принудительного выпоражнивания, у меня был случай…
Врачебный консилиум окончился только часам к девяти. Когда светила, наговорившись и получив внушительные гонорары, ушли, доктор Сторль обратился к Андрею:
— Кажется, вы все слышали?
— Слышал, — отозвался тот уныло. — Этот, длинный и худой, совсем не верит в выздоровление отца.
— Профессор Малышев, хирургический оператор?
— Кажется, да.
— Он самый опытный. Впрочем, — Сторль виновато посмотрел на Андрея, — простите, но я тоже мало верю в благоприятный исход лечения вашего отца. Конечно, все, что будет в моих силах, я сделаю, но вы должны быть готовы к худшему. У вашего батюшки действительно геморрагический удар и кровяная опухоль в мозге. И рост ее мы остановить не в силах. В таком состоянии больные обычно не живут долее двух-трех дней.
Андрея после этих слов качнуло, и он едва не рухнул на пол.
— Неужели ничего нельзя сделать?
Он беспомощно посмотрел на доктора, как смотрят дети, когда не знают, как им надо поступить.
По своему обыкновению, доктор Сторль промолчал. А потом неожиданно произнес фразу, которую Андрей, не будь он в крайне подавленном состоянии, воспринял бы не иначе как издевку или, в лучшем случае, как весьма не умную шутку:
— Попробуйте обратиться к госпоже Турчаниновой.
— А кто это?
— Девица. Зовут ее Анна Александровна. Она иногда занимается врачебной практикой. По собственной методе. Имеются поразительные результаты.
— Она знахарка?!
— Не совсем. Попытайтесь уговорить ее помочь вам. Она живет в вашей же улице.
Глава третья
Как сочиняются стихи. — И кирасирские ротмистры иногда произносят витиеватые монологи. — Лгать девицам очень дурно. — Нелегкое признание ротмистра Нелидова. — «Я готова». — Воля умирающего — закон. — Всегда легче бороться с последствиями, нежели устранять их причину.
…Доброй быть от ней учиться;
Слезы скорбных отирать,
Лютой Парки не страшиться…
— Госпожа, ротмистр Нелидов просит принять.
— Я не принимаю.
«Негу от нее вбирать… Нет, не годится. Нега слишком… такое… интимное словечко. Лучше жребий. Да, жребий… свой… благословлять! Ну-ка, что получается?
Нет иных путей ко щастью,
Другом как существ всех быть,
Всякою чуждаться страстью,
В тишине с природой жить.
Доброй быть от ней учиться;
Слезы скорбных отирать,
Лютой Парки не страшиться,
Жребий свой благословлять.
Еще одна строфа, и стих готов. О, когда бы в сем веденьи, нет, лучше в сем спокойстве посещенье грела Муз, всех душевных наслаждений… Наслаждений? Да что с тобой? Лучше все-таки удовольствий…»
— Он не уходит.
— Кто?
— Ротмистр Нелидов.
— Скажи ему, что меня нет.
— Я уже сказала ему, что вы есть, барыня, и велели мне сказать, чтобы я сказала ему, что вас нет и вы не принимаете.
— Ты сама-то поняла, что сейчас наговорила? — строго посмотрела Анна Александровна на горничную.
— Поняла.
— И что он ответил?
— Что ему «крайне важно вас видеть».
— Хм. Ладно, ступай к нему и передай, пусть ждет.
«…удовольствий, удовольствий… Заключила б я союз!»
— Итак… — произнесла она вслух и дописала к первым двум строфам третью:
О, когда бы в сем спокойстве
Посещенье грела Муз!
Всех душевных удовольствий
Заключила б я союз.
«Славно! Ну, что теперь скажет мадам Хвостова? Неужели Александрин отважится назвать эти стихи слабыми и лишенными жизни? Правда, саркастический князь Белосельский непременно обругает их „бабьими“… Но я и не мужчина вовсе! Мне положено писать „бабьи“ стихи. — Тут госпожа Турчанинова на миг задумалась. — С другой стороны, какая я баба — в своем затянувшемся девичестве?..»
Раздался бой часов. И вовремя, иначе Анна Александровна вконец бы запуталась и тем наверняка испортила бы себе настроение.
Часы на камине показывали без четверти одиннадцать утра. Почему этот настырный ротмистр не мог дождаться хотя бы одиннадцати и прийти в нормальное для визитов время? И что это за дело, если ему «крайне важно» ее видеть?
Анна дернула сонетку.
— Этот… Нелидов ушел? — с надеждой спросила она пришедшую на зов горничную.
— Нет, дожидают.
— Надо говорить не «дожидают», а «ожидают» или «дожидаются», — поправила ее Анна. — Повтори.
— Ожидают или дожидаются, — механически повторила горничная.
— Что ж, — вздохнула Турчанинова. — Проси.
Такие молодые люди, как вошедший в гостиную гвардейский ротмистр, никогда не обращали внимания на Анну. На нее вообще никто не заглядывался, хотя, присмотревшись к ней внимательней, можно было бы заметить, что у нее очень выразительные черные глаза и точеная фигурка с прекрасно очерченной грудью. Правда, одежда темного цвета, более похожая на монашеское одеяние, нежели на женское платье, начисто скрывала оба последних достоинства, и еще никто из мужчин не мог похвастать, что видел тонкую щиколотку Анны Александровны. Иначе же человеку опытному сей щиколотки было бы довольно для того, чтобы сделать вывод, что и ножка мадемуазель Турчаниновой неплоха, а попка аппетитна, как у большинства дам, имеющих тонкую щиколотку. К тому же портили впечатление копна черных волос, не всегда хорошо уложенных, и дурацкий берэт пунцового или малинового цвета, коий ей нисколько не шел, но она всякий раз надевала его на выход. Словом, Анна Александровна Турчанинова была, конечно, не брильянтом, но неким драгоценным камнем уж точно. Правда, без огранки и должного ухода. Малый же росточек и вовсе делал ее в своем одеянии почти незаметной, до коей многим, ежели не всем, не было никакого дела.
А ротмистр был настоящий красавец! Росту, верно, без пяди три аршина, косая сажень в плечах, голубые глаза. Настоящий русак! Таких красавцев, как он, только и встретишь, как в императорском дворце или на плац-параде. Впрочем, чтобы встретить подобного рода молодых людей, надобно бывать в свете, а Анна Александровна этого до крайности не любила. Ежели она и бывала в обществе, так только в литературном салоне своей короткой приятельницы Александрин Хвостовой, которая жила на набережной Фонтанки и именно там устраивала свои литературные вечера.
