— Можно неоплачиваемым.
— Тебя будут проверять год! И не факт, что примут.
— Хорошо, я готов быть простым осведомителем.
Татищев молча сморгнул. А Нелидов продолжил:
— Простым. Не штатным. Ты сделал из меня осведомителя, и я докладываю нужные тебе сведения. Поэтому и бываю время от времени с тобой.
— В нужное для тебя время?
— В этом случае никто не сможет обвинить тебя, что совершенно посторонний человек присутствует при исполнении твоих служебных обязанностей. Ведь я буду уже не совсем посторонним? К тому же, быть одновременно свидетелем и осведомителем по закону не возбраняется?
— Нет.
— Вот видишь?
Татищев перестал вышагивать по кабинету и с нескрываемым удивлением посмотрел на Андрея. А потом произнес, скорее для себя, нежели для собеседника:
— Из лейб-гвардии Кирасирских ротмистров в информаторы. Это же нонсенс!
— Нонсенс, — согласился Нелидов. — Но такое, как видишь, случается.
— Да, случается, — сказал Татищев. — В жизни, верно, много чего такого, что не должно быть, но случается.
Глава двадцать пятая
Кто и как начинает новый день. — Как госпожа Турчанинова встречала солнце снаружи и внутри. — Девице приходить одной к незамужнему мужчине есть полный моветон. — «С вами не соскучишься». — Капитуляция подполковника Татищева. — Кто такой Улисс? — По чьему приказу был убит царевич Димитрий. — Загадочная Вента. — Зачем им это надо? — Легко сказать… — Каково это, ощущать себя богом? — «Ясно, патрон».
Новый день всякий начинает по-своему.
Кто-то встает еще затемно, завтракает вчерашними штями с краюхой хлеба и идет кормить скотину и протчую живность, включая малых детей в лубяных люльках под закопченным потолком.
Кто-то, облачившись в иноческую рясу, истово творит утреннюю молитву, первую на дню, затем берет лопату или мотыжку и идет на монастырский огородишко ковыряться в грядках с редисом, морковью и капустой, ежели тому пришло время.
Кто-то, продрав глаза и наспех глотнув спитого чаю, отправляется в опостылевшие присутственные места марать листы, превозмогая себя и считая дни до окончания двадцатилетнего срока службы и получения пенсиона по выслуге лет, а кого-то будят на походном бивуаке резкая барабанная дробь и пронзительный хрип побудочной трубы.
Кто-то лениво потягивается и, подергав сонетку над изголовьем кровати, ожидает кофею или стопку водки прямо в постель, а есть и такие, кои только укладываются спать, вернувшись из клуба, с бала, дружеской пирушки или раута, а то и с затянувшегося званого обеда.
Мадемуазель Турчанинова начинала день с восходом солнца.
Когда она жила еще в имении отца, то по утрам, выйдя из дома, вставала лицом на восток и ждала, когда из-за неясной черты, за которой небо смыкалось с землею, выйдет солнце. И когда оно появлялось, разводила руки в стороны, закрывала глаза и стояла так, покуда не начинала чувствовать тепло, медленно поднимающееся вдоль всего тела от стоп к голове. А потом приходил восторг. Это значило, что солнце взошло и внутри нее. Таковой практике Встречи Солнца ее научил старый монах Братского монастыря Анастасий, когда она была еще девочкой. Сей монах, имея девяносто восемь лет от роду, верно, оттого и был бодр и светел, что каждодневно встречал солнце.
Живя в Москве, она встречала солнце в усадебном саду, а здесь, в Петербурге, она вставала в своей квартире лицом на восток и представляла восход солнца мысленно. И знаете, получалось.
* * *
— Опять вы?
— Опять я.
— Девица. К одинокому мужчине. Снова одна. С вами, и правда, не соскучишься.
— Это комплимент?
— Это констатация факта.
— А вы лжец, господин Татищев.
— Что вы сказали?!
— Правду. Вы не держите своего слова.
— Да будь вы мужчиной…
— Я не мужчина.
«И не женщина», — хотел съязвить Павел Андреевич, но промолчал. Анна, так и не дождавшись колкости, должной, по ее мнению, последовать за ее последней фразой, смягчилась:
— Ладно. Вас, я вижу, испортила ваша служба. И я пришла вовсе не для того, чтобы ругаться с вами.
Анна Александровна выдержала паузу и как можно непринужденнее добавила:
— Я знаю, что генерала Талызина убили. И знаю кто.
— Что вы говорите? — с нескрываемым сарказмом воскликнул Татищев, однако мысль, что это может быть правдой, все же промелькнула у него в голове.
— Не верите? По-моему, повода сомневаться в моих словах я вам не давала. В отличие от вас…
Наступила пауза, в течение которой оба смотрели друг на друга, соображая, как поступить дальше.
— Ну, нельзя сказать, чтобы я не догадывался, кто отправил генерала на тот свет. А что я делал после того, как вышел тогда от вас? — спросил вдруг Павел Андреевич, и в его серого цвета глазах запрыгали смешливые искорки.
Анна Александровна отступила на шаг и в упор посмотрела на Татищева. На мгновение показалось, что ее взгляд прожигает его насквозь, и он попробовал насмешливо улыбнуться. Губы не послушались. Турчанинова вдруг подняла руки ладонями ему навстречу и стала плавно водить ими от его головы к ногам. Подполковник почувствовал, что ноги становятся ватными и будто увеличиваются. Чувство места и времени потерялось, и Павел Андреевич уже не видел следующие пассы и раппорты, что совершала над ним Турчанинова, и только чувствовал, что рассыпается на крохотные невидимые частицы и словно растворяется в воздухе. Кажется, он что-то говорил, а может, говорил не он вовсе, а может, вовсе и не говорил. А потом, когда сознание вернулось к нему, он ничего не помнил и, как и минуту назад, стоял перед Турчаниновой.
— Я должна рассказать вам, что вы делали после того, как ушли от меня? — переспросила Анна Александровна.
— Именно.
— Извольте. Вы не взяли коляску, а пошли пешком. Петляли, как заяц, и шли проходными дворами, что попадались вам навстречу — проверяли, нет ли за вами слежки. Возле галантерейного магазина Бута вы остановились, какое-то время смотрели в стеклянную витрину, следя за отражениями прохожих. Когда вы убедились, что за вами никто не следит, вы пошли к себе на квартиру, где тотчас прошли в свой кабинет. Продолжать далее?
— Н-нет, довольно, — ответил Татищев, и смешливые искорки в его глазах потухли. — А откуда вам все это известно?
— Вы сами мне об этом рассказали, — как бы мимоходом ответила Турчанинова.
— Когда? — удивился подполковник.
— Да только что, — ласково произнесла она. — Так вы хотите знать, от чего умер Талызин?
Обескураженный Татищев не нашелся ничего сказать и молча кивнул.
