КРУГ ПЕРВЫЙ
Песнь I
Мрачный лес
Май 1756 года
Франческо Лоредано, правитель Светлейшей, сто шестнадцатый дож Венеции, восседал в зале Коллегии, где обычно принимал послов. Время от времени он устремлял взор на огромное полотно работы Веронезе «Битва при Лепанто», украшавшее одну из стен зала, либо задумчиво поднимал глаза к украшенному позолотой потолку и взирал на изображения Марса и Нептуна и Венецию на троне. И вновь мысленно возвращался к занимающей его серьезной проблеме.
Франческо был уже довольно пожилым, морщины на его лице особенно бросались в глаза на фоне богатого пурпурного облачения. Из-под шапочки дожа выбивалась жидкая белая прядка волос, а седые брови и борода еще более подчеркивали патриархальный вид, весьма соответствующий выполняемым им в республике обязанностям. Перед ним стоял письменный стол, покрытый тканью, украшенной выпустившим когти, исполненным величия и могущества крылатым львом. Дож выглядел довольно упитанным в великолепном облачении: с его плеч ниспадала пурпурная мантия с воротником из меха горностая и большими пуговицами, надетая поверх доходившего до красных башмаков одеяния из более тонкой ткани. Бачета — скипетр, символизирующий власть дожа, мирно покоился у него на коленях. В тонких изящных пальцах, на одном из которых блестел перстень с гербом Венеции, Лоредано в тревоге сжимал отчет о последнем заседании Совета десяти, к которому прилагался пакет, запечатанный официальной печатью этого самого совета. В отчете дожа информировали об одном довольно мрачном деле.
«Над республикой нависла тень, — подводился итог, — очень опасная тень, ваша светлость, и это убийство — лишь одно из ее многочисленных проявлений. Венеция находится в отчаянном положении, самые страшные преступники бродят по ней, как волки по мрачному лесу. Над нею веет ветер упадка, и игнорировать это уже невозможно».
Дож кашлянул, побарабанив пальцами по посланию.
Так началась чудовищная трагедия.
* * *
История Венецианского карнавала восходит к X веку. Теперь он длился полгода: с первого воскресенья октября до пятнадцатого декабря, затем с праздника Богоявления до поста, и наконец опять возобновлялся в день Вознесения Господня.
Весь город принимал активнейшее участие в подготовке. Венецианки принаряжались, как могли: шелковыми масками подчеркивали белизну своей кожи; увешивали себя драгоценностями — колье, жемчугами и прочими ювелирными украшениями, обтянутые атласом груди гордо выглядывали из туго затянутых корсетов. Дамы состязались в количестве кружев и трепетности. Они тщательно укладывали светлые волосы, оплетая ими диадемы или прикрывая шапочками, расчетливо оставляя распущенными и свободно ниспадающими, украсив вуалью, ажурным кружевом или соорудив самые немыслимые и причудливые прически. Облаченные в карнавальные костюмы, венецианки изображали важных персон, следуя правилам поведения, предписанным высшей аристократии: грациозная поступь, царственная осанка, гордо поднятая голова. Разве во время карнавала не были они самыми желанными, самыми красивыми женщинами в мире? Спокойная уверенность в этом и являлась истинным источником их вдохновения. Просто изобилие красоты, калейдоскоп красок! Одна дама затянута в тончайший, почти прозрачный, белый батист, украшенный кружевным воланом; другая добавила к своему платью пышные рукава из итальянского газа и поясок из синих лент, концы которых развеваются позади. Третья повязала на шее большой плиссированный платок, аккуратно расправив концы, лицо скрыто вуалью, в руке зонтик от солнца. Вот одна удерживает свою черную полумаску, сжав зубами крошечный стопор, спрятанный во рту. Другая оправляет платье, раскрыв веер. Придворные дамы голубых кровей смешались в толпе с девицами легкого поведения. «Список самых достойных куртизанок Венеции» и «Прейскурант венецианских шлюх» продавались из-под полы с соответствующими комментариями о талантах каждой из этих владычиц на одну ночь.
Мужчины в белых масках призраков, треуголках и домино; приверженцы классического стиля предпочитают черный плащ — табарро, а рядом бродят тысячи персонажей сказок и пьес. Ну и конечно, вечные Арлекин, Панталоне, Доктор, Пульчинелла и Бригелла. Дьяволы, мавры, восседающие на ослах и соломенных лошадях. Турки, потягивающие трубки, лжеофицеры французской, немецкой и испанской армий. И целая когорта пекарей, трубочистов, цветочников, углекопов и фриулов
[1]
… Шарлатаны, торговцы всяческими снадобьями, гарантирующие вечную жизнь или возвращение возлюбленного, нищие, бродяги и безденежные крестьяне, притопавшие с материка, слепцы и паралитики — то ли они и впрямь калеки, то ли притворщики. В город стекаются все. Трактиры и многочисленные палатки, поставленные по такому случаю, возле которых постепенно собирается толпа, пестрят табличками, приглашающими зевак посмотреть на уродов, карликов, великанов, женщин с тремя головами.
Наступил момент всеобщей эйфории и падения всех запретов, когда простолюдин воображал себя владыкой мира, а аристократ прикидывался жуликом, вселенная летела вверх тормашками, менялись и выворачивались наизнанку правила и условности, все начинали ходить на головах и дозволялись любые вольности и излишества. Гондольеры в праздничных нарядах катали аристократов по каналам. Город украсился бесчисленными триумфальными арками. Повсюду играли в шары, в менегеллу, делая мелкие ставки, со звоном кидая монетки в тарелку. Или развлекались, доставая спрятанные в мешок с мукой монеты, в надежде выудить больше, чем сделанная ставка. На прилавках торговцев лежали груды пирожков и жареных морских языков. Рыбаки из Кьоджи зазывали публику со своих лодок. Какая-то мамаша отвесила оплеуху дочери, которую чересчур крепко обнял юный воздыхатель. Старьевщики с загруженными одеждой тележками зазывали покупателей. На площадях стояли битком набитые сластями и сухофруктами корзины. Стайка юных молодчиков в масках, выкрикивая скабрезности, закидывала тухлыми яйцами и гнилыми фруктами наряды красоток и старых женщин, стоящих на балконах своих домов, а затем с хохотом улепетывала. Во всех кварталах Венеции предавались самым причудливым играм: поднимали в воздух на веревке собаку, пытались залезть на шест за подвешенным наверху призом — колбасой или флягой со спиртным, ныряли головой в бадью с соленой водой, чтобы поймать зубами угря… На Пьяццетте деревянная машина в форме кремового пирожного привлекала к себе гурманов. Вокруг канатоходцев, импровизированных театральных подмостков и марионеток толпились зеваки. Взобравшиеся на табурет липовые астрономы, воздев палец к невидимым звездам, предрекали близкий конец света. Все галдели, шумели, взрывались хохотом, уронив на землю пирожное или пролив стакан, искрились весельем и наслаждались жизнью.
И тут та, которую прозвали Дамой Червей, вышла из тени. Прятавшаяся до этого в сумраке аркад, она шагнула вперед, раскрыв веер. Ее длинные ресницы дрогнули, а алые губки под маской округлились. Поправляя подол платья, она выронила платочек. Наклонившись, чтобы его подобрать, метнула взгляд на другого агента, стоявшего чуть дальше, на углу Пьяццетты, желая убедиться, что тот все понял.
