Он стоял точно перед могилой Лучаны.
Сенатор замер, словно застыв.
Затем наклонился.
На надгробии лежала очередная записка, придавленная мелкими камешками. Джованни лихорадочно схватил бумажку и прочитал:
«Ну что ж, Джованни. В менуэт теней,
В печальный танец, что в тиши идет,
Не медля, ты вступи. Иди скорей:
Полоборота вправо — и вперед
На шесть шагов. Полоборота влево —
Вперед шагов на двадцать.
Там уж ждет, В могиле свежей, названная дева.
Коли Лучану хочешь ты обнять,
Понять сумей без ужаса и гнева.
Вергилий».
— Это что еще за шутки! — вздрогнув, воскликнул Джованни.
Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы прийти в себя от очередного потрясения.
Затем, тревожно поглядывая по сторонам, он последовал указаниям. Сердце готово было выскочить из груди. Пройдя шесть шагов, Кампьони оказался на повороте аллеи. Следующие двадцать увели его еще дальше к северовосточному концу кладбища. Сенатор, побелев как полотно, остановился и пару раз моргнул.
— Но… что… что это такое?..
Он снова посмотрел по сторонам и собрался было помахать факелом, чтобы подать сигнал окружившим кладбище людям Пави.
Но в этот миг воздух со свистом рассекла стрела арбалета.
И вонзилась в горло Джованни.
Сенатор схватился за рассеченную артерию, кровь потоком хлынула на мантию. Кампьони пронзила чудовищная боль, глаза его расширились, факел упал на землю. Факел, послуживший отличной мишенью для врага, который смог подстрелить Джованни с точностью, сделавшей бы честь лучшему из элитных венецианских стрелков! Все это время сенатор был легкой мишенью… И уж совершенно точно не ожидал такого. Не верил в подобную возможность, не хотел верить. Ни он, ни другие! А теперь поздно. О, Джованни отлично слышал крики и вопли, раздавшиеся со всех сторон кладбища, скрип спешно открываемых ржавых решеток, топот бегущих по гравию людей…
Но он умирал.
Сенатор стоял, пошатываясь, еще пару секунд, показавшихся ему вечностью, а потом упал. Прямо в яму, которую вырыли специально для него. Яму, полную черной земли, глубокую и темную, над которой высились стела и перевернутый крест. И на стеле виднелась надпись:
Здесь покоится Джованни Кампьони
Сенатор-еретик Венеции
1696–1756
Он воссоединился с той, которую любил
Джованни рухнул лицом в грязь. И последняя его мысль была об иронии ситуации: он, его превосходительство, преждевременно сошедший в эту могилу, вырытую ему Дьяволом, и спешащий обнять Лучану в царстве теней. Он, валяющийся в грязи, как повинный в симонии папа Анастасий, являющийся образчиком еретической власти в глазах Врага. Он, мечтавший о реформе республики и так и не сумевший внедрить свои идеи ни в сенате, ни в Большом совете, ни в душе самого дожа.
«Здесь папа Анастасий заточен,
Вослед Фотину правый путь забывший».
Джованни Кампьони был мертв.
Рикардо Пави лицезрел плачевные результаты своей самой неудачной операции.
Черная Орхидея опоздал.
Браво!
Только что они собственноручно преспокойно отдали сенатора Тени.
КРУГ СЕДЬМОЙ
Песнь XIX
Насильники
Оттавио и Кампьони мертвы.
Один — благодаря неожиданному вмешательству Черной Орхидеи, другой — от руки одного из Стригов. Так что некоторым образом сенаторы друг друга нейтрализовали.
Это не страшно.
Совершенно ясно, что Оттавио не успел ничего рассказать. К тому же он мог стать помехой. Как и Минос, который с некоторых пор норовит выйти за рамки не иначе как от избытка рвения. Но эта проблема тоже будет решена. Нынче же вечером.
Где-то в Венеции Дьявол стоял перед большим овальным псише
[29]
в изящной деревянной оправе. Улыбнувшись, он поднес к губам унизанную перстнями руку. Завтра возобновится карнавал, и он позабавился, сделав себе вот этот костюм, хотя ни за что и ни при каких обстоятельствах не наденет его на праздники. Изображать дожа запрещено категорически. Но останавливало его не это. Просто скоро в Светлейшей не будет вообще никакого дожа. Он расхохотался. Ему нравилось его нынешнее облачение. Он надел всю эту мишуру как некий похоронный символ, посвященный тому, которому прочил скорую гибель. Марионетка скоро безвозвратно исчезнет в пекле. Прощай, Франческо Лоредано. Он снова рассмеялся и, подняв руку, тихонько забормотал считалочку:
Тридцать тех, кто все начнет,
Пусть совет нам изберет.
Но, когда наш круг замкнется,
Только девять остается.
Этим, прежде чем уйти,
Нужно сорок привести.
С частью предстоит расстаться,
Чтоб осталось ровно двадцать.
Им, чтоб дальше нам играть,
Нужно выбрать двадцать пять.
Через узкий переход
Девять избранных пройдет,
Прекращая шум и гам
Сорок пять представят нам.
Сорок пять сыграют в прятки
И одиннадцать в остатке.
Ждут их тяжкие пути
Сорок одного найти,
Запереть в огромном зале,
Чтобы двадцать пять избрали
Одного, чтоб правил он,
Чтя порядок и закон.
Именно так, в соответствии с чрезвычайно сложной процедурой, сорок один нобиль возводили на престол дожа Венеции. После выхода из церкви самый молодой из советников Светлейшей назначался мальчиком, баллоттино, который доставал из мешочка баллотты, маленькие шарики для голосования, определявшие тридцать первых избирателей. Этот основополагающий этап мог длиться несколько дней.
Затем начинали тянуть жребий и шла цепочка промежуточных выборов. И так вплоть до того момента, когда в результате фантастического лавирования претендента между случайностью и волей аристократов новый дож не получал наконец двадцать пять голосов, необходимых ему для восхождения на трон. К каким только изощренным маневрам и интригам не прибегали, чтобы подстраховаться от еще более изощренных сговоров! Ах! Какие великие иллюзии рушатся! Дьявол полюбовался собой, продолжая медленно напевать под нос считалочку. Наконец это ему надоело. Он снял с головы рог, знаменитую шапочку дожа, сделанную по византийскому образцу из расшитой золотом ткани. Драгоценность, как называли ее венецианцы, украшенная семьюдесятью редкими каменьями: рубины, изумруды, бриллианты и двадцать четыре каплевидные жемчужины.
