Пьер, всё более и более приходивший в волнение
во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог
переносить вида слез и сам готов был заплакать.
— Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется,
потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините,
чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
— Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не
захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
— Нет, он только о себе думает, — проговорила
княгиня, не удерживая сердитых слез.
— Lise, — сказал сухо князь Андрей, поднимая
тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое-беличье выражение красивого
личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением
страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице
ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки,
быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
— Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] —
проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и
поцеловала его в лоб.
— Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза, ] —
сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.
Глава 8
Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал
говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею
маленькою рукой.
— Пойдем ужинать, — сказал он со вздохом,
вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную
столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот
особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В
середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что-нибудь
на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в
каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
— Никогда, никогда не женись, мой друг; вот
тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал
всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты
выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо.
Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и
высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким
удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего-нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь
чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты
будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!..
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось,
еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
— Моя жена, — продолжал князь Андрей, —
прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть
покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть
женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож,
чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны
Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё
дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался
потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было,
что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в
эти минуты почти болезненного раздражения.
— Ты не понимаешь, отчего я это говорю, —
продолжал он. — Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его
карьера, — сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. — Ты говоришь
Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был
свободен, у него ничего не было, кроме его цели, — и он достиг ее. Но свяжи
себя с женщиной — и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что
есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя.
Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество — вот заколдованный круг, из
которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну,
какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres
aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок, ] — продолжал князь
Андрей, — и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого
не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это
такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и
вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем
— вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в
свете, кажется, что что-то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа
моя, не женись, — кончил князь Андрей.
— Мне смешно, — сказал Пьер, — что вы себя, вы
себя считаете неспособным, свою жизнь — испорченною жизнью. У вас всё, всё
впереди. И вы…
Он не сказал, что вы, но уже тон его
показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер
считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в
высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые
ближе всего можно выразить понятием — силы воли. Пьер всегда удивлялся
способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его
необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел
понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера
поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему
особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях
лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они
ехали.
— Je suis un homme fini, [Я человек конченный,
] — сказал князь Андрей. — Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, —
сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на
лице Пьера.
