Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше.
Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
— Да вам кого нужно? — спросил офицер. —
Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
— Не убит, ранен, — поправил другой офицер.
— Да кто? Кутузов? — спросил Ростов.
— Не Кутузов, а как бишь его, — ну, да всё
одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё
начальство собралось, — сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и
прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он
теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому
теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому
виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было
теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не
ранены?
— Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а
тут прямо убьют, — закричал ему солдат. — Тут убьют!
— О! что говоришь! сказал другой. — Куда он
поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому
направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен,
неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором
более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого
места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На
поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых,
раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и
слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и
стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей,
и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему
нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому,
усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не
было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили
несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы
слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему
вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, — подумал он, —
коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня
орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные,
но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не
доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже
ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов,
никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни
говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и
объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете
государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер-гофмаршал
граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один
офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого-то из высшего
начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого-нибудь, но для того
только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и
миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов
увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе,
показался почему-то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной
рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве,
толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву
огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув
лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с
белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура
показалась знакома Ростову и почему-то невольно приковала к себе его внимание,
сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно
узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого
пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов
увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен,
щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его
чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был
несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был
прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от
Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не
смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи
или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит
наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего
на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи
соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться
тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться
неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь,
когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни
одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем
воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались
совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и
торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как
государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему
подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об
его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4-й час вечера, и сражение
проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать
его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд,
дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь,
беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении
нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и
печально отъезжал от государя, капитан фон-Толь случайно наехал на то же место
и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог
перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя
нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов
издалека с завистью и раскаянием видел, как фон-Толь что-то долго и с жаром
говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал
руку Толю.
