— А обо мне что говорить? — сказал Пьер,
распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. — Что я такое? Je suis un
batard [Я незаконный сын!] — И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он
сделал большое усилие, чтобы сказать это. — Sans nom, sans fortune… [Без имени,
без состояния…] И что ж, право… — Но он не сказал, что право. — Я cвободен
пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно
посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него.
Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё-таки выражалось сознание своего
превосходства.
— Ты мне дорог, особенно потому, что ты один
живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это
всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим
Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство,
и всё…
— Que voulez-vous, mon cher, — сказал Пьер,
пожимая плечами, — les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой
мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
— Не понимаю, — отвечал Андрей. — Les femmes
comme il faut, [Порядочные женщины, ] это другое дело; но les femmes Курагина,
les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино, ] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал
в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления
собирались женить на сестре князя Андрея.
— Знаете что, — сказал Пьер, как будто ему
пришла неожиданно счастливая мысль, — серьезно, я давно это думал. С этою
жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче
он меня звал, я не поеду.
— Дай мне честное слово, что ты не будешь
ездить?
— Честное слово!
Глава 9
Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт
своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в
извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем
более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер
или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у
Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество,
после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений
Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал
он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею
честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми,
называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту
столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему
пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще
прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него;
наконец, он подумал, что все эти честные слова — такие условные вещи, не
имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может
быть, завтра же или он умрет или случится с ним что-нибудь такое
необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода
рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к
Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у
конно-гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное
крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было;
валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и
крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не
разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки
ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые
стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и
рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились
озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого
один таскал на цепи, пугая им другого.
— Держу за Стивенса сто! — кричал один.
— Смотри не поддерживать! — кричал другой.
— Я за Долохова! — кричал третий. — Разними,
Курагин.
— Ну, бросьте Мишку, тут пари.
— Одним духом, иначе проиграно, — кричал
четвертый.
— Яков, давай бутылку, Яков! — кричал сам
хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке,
раскрытой на средине груди. — Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, —
обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными
голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим
трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда — разойми пари!» Это был
Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с
Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
— Ничего не понимаю. В чем дело?
— Стойте, он не пьян. Дай бутылку, — сказал
Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
— Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья
оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их
говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с
англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет
бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
— Ну, пей же всю! — сказал Анатоль, подавая
последний стакан Пьеру, — а то не пущу!
— Нет, не хочу, — сказал Пьер, отталкивая
Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно,
отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и
Пьеру.
