— Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
— Насилу спасли этого несчастного, —
продолжала гостья. — И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно
забавляется! — прибавила она. — А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот
всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет,
несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась:
у меня дочери.
— Отчего вы говорите, что этот молодой человек
так богат? — спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали
вид, что не слушают. — Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер
незаконный.
Гостья махнула рукой.
— У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор,
видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
— Вот в чем дело, — сказала она значительно и
тоже полушопотом. — Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим
он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
— Как старик был хорош, — сказала графиня, —
еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
— Теперь очень переменился, — сказала Анна
Михайловна. — Так я хотела сказать, — продолжала она, — по жене прямой
наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его
воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так
плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому
достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и
миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это
говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он
и крестил Борю, — прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству
никакого значения.
— Князь Василий приехал в Москву вчера. Он
едет на ревизию, мне говорили, — сказала гостья.
— Да, но, entre nous, [между нами, ] — сказала
княгиня, — это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу,
узнав, что он так плох.
— Однако, ma chere, это славная штука, —
сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к
барышням. — Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками
квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его
полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. — Так,
пожалуйста же, обедать к нам, — сказал он.
Глава 11
Наступило молчание. Графиня глядела на гостью,
приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько,
если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно
глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких
мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату
вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что-то короткою кисейною юбкою, и
остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного
бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с
малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый
румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил
руки вокруг бежавшей девочки.
— А, вот она! — смеясь закричал он. —
Именинница! Ma chere, именинница!
— Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая,
на все есть время, ] — сказала графиня, притворяясь строгою. — Ты ее все
балуешь, Elie, — прибавила она мужу.
— Bonjour, ma chere, je vous felicite,
[Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас, ] — сказала гостья. — Quelle delicuse
enfant! [Какое прелестное дитя!] — прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но
живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь,
двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными
кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных
панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка
уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к
матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое
раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась
чему-то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из-под юбочки.
— Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё
смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что
все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
— Ну, поди, поди с своим уродом! — сказала
мать, притворно сердито отталкивая дочь. — Это моя меньшая, — обратилась она к
гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной
косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала
лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною
сценой, сочла нужным принять в ней какое-нибудь участие.
— Скажите, моя милая, — сказала она, обращаясь
к Наташе, — как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до
детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и
серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис —
офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай — студент, старший сын графа, Соня
— пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша — меньшой сын, все
разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия
оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что
там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были
разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine.
[о графине Апраксиной. ] Изредка они взглядывали друг на друга и едва
удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья
с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был
высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого
лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением
лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице
выражались стремительность и восторженность.
